59 
— Ответили ли вам боги, добрые люди? — вошел в ворота загорелый рябой мужик с ярко-рыжей окладистой бородой и взлохмаченными волосами. Если бы не неизменный для всех волхвов серый балахон с капюшоном, опоясанный пеньковой веревкой с узелками на конце, его можно было бы принять за обычного пахаря, возвращающегося с утреннего покоса.
— Дары мы Заре принесли, отец, — поклонилась ему Пребрана. — Просим в исцелении помочь. Кому кровушку остановить, кому кожу выбелить.
— Ого-о… — охнул волхв при виде лица девушки. — Да, вижу, и вправду дело у вас к богине важное.
— А коли так, — подал голос Середин, — не могла бы богиня в лице своего служителя сменять нам пару новгородских чешуек на хорошую барсучью мазь? Только не на жир простой, а с травами лечебными. Точнее, с ромашкой, маком и воском пчелиным. Или хотя бы с медом.
— Дерзок ты, человече, коли не милости у богов, а товара просишь, — покачал головой мужик, поглаживая бороду. — А ну, заместо барсучьей, они тебе медвежью пошлют? Тогда и брать не станешь, и дары обратно унесешь?
— Нету, значит, мази? — понял ведун.
— За две чешуйки? — Волхв перевел взгляд на девушку, прицокнул языком:
— Нехорошо… А мази за две монеты у меня нет. Боги не торгуют своей милостью. Они одаривают. Или отказывают в ней. Тебя тоже зашибло, грубиян?
— Зашибло, волхв, — признал Олег.
— Мало зашибло, — холодно ответил мужик. — Ждите здесь.
Он ушел за истуканов, открыл низкую дверцу в задней стене и вскоре вернулся с небольшим туеском.
— Грешно к богам грязными приходить, люди. Хоть и с дороги, а перед святилищем омыться надобно, а не нести сюда пыль четырех дорог. Вот, возьми, красавица… — Он протянул туесок Пребране. — Сейчас в баню идите. Мойтесь, парьтесь хорошо. Как невтерпеж станет, мазью этой место увечное намажьте. Вы двое, — указал он на холопов, — спать ложитесь, у вас и так всё зарастет. А вы перед вечерней зарей сюда возвращайтесь. Стану богов за вас просить, милость искать. И не опаздывайте, не то до утренней зари мазь силу свою потеряет.
— Благодарствую тебе, отец, — низко поклонилась девушка. — Непременно придем.
За воротами Олег потянулся было к туеску:
— Дай посмотреть, чего там волхв намешал. — Но Пребрана решительно отвела его руку:
— Не серчай, ведун, но мне мазь дана, и неча тебе ее глядеть. В бане велено мазаться, там и глянешь.
К чему Середин никак не мог привыкнуть на Руси, так это к банному целомудрию. Женщины могли стесняться мужиков и наоборот сколько угодно — но только не в бане. Здесь все сплошь и рядом мылись вместе — голые, довольные, распаренные, — не особо заботясь о приличиях. В большинстве случаев ведуну приходилось ложиться на полок на живот, прижимая к доскам возмущенную таким положением вещей плоть, и стараться не смотреть по сторонам. Однако в этот раз всё оказалось куда проще: зашибленный бок так болел при каждом движении, что плотские мысли обрывались резко, едва успевали возникнуть. И даже пугающий обычно горячий березовый веник на этот раз не казался столь ужасным.
— Первый раз для чистоты. — Жахнув воды на раскаленные камни, боярин прошелся резко пахнущим веником по спине и ногам Середина, плеснул воды. — Переворачивайся, теперь еще разик… Хорошо? Теперь омоем, и еще парку… Рада, да кто же так греет? Без замаха надо, а так, легонечко, с постукиванием…
Пребрана взвыла: «легонечко» у Радула получалось куда хлеще, нежели у служанки со всего размаха.
— Нравится? Вот еще разочек пройдем… — Веник побежал по костям девушки, туго обтянутым тонкой кожей. Даже грудь заменялась у нее всего лишь двумя маленькими кнопочками, провалившимися между ребер. — Теперь на живот поворачивайся.
— Про ведуна забыл, боярин, — с трудом выдохнула Пребрана. — Я уж так, с Радой…
— Я про всех помню… — На камни опять полетел большой ковш воды, и обжигающий паром воздух настойчиво полез в ноздри и рот. — Сейчас еще раз омоем, а потом, как согреетесь, опять маленько веничком пройдем.
Больше всего Середину хотелось из этого кошмара убежать — но сил уже не оставалось, и он безнадежно закрыл глаза, завидуя ракам, которые проходят похожую процедуру только раз в жизни. Тепло пробиралось в тело — под влажную от пота кожу, под размякшее мясо, к незнающим, что такое внешний мир, косточкам. Он почти не шелохнулся, когда по нему опять побежали тонкие березовые прутики.
59 
