— Значит, так, — сказал Тарн. — Он кинулся к «вольво». Ты думал, что у него там оружие. Поэтому ты выстрелил, так?
Я медленно покачал головой.
— Тарн, — сказал я, — этот сволочной садист убил Юлле. И он же изнасиловал дочку Юлле. Так что я взял и отстрелил ему яйца. Сзади.
Мы стояли молча, глядя на ирландца.
— Этого я не слышал, — сказал Тарн.
Запах дыма щекотал ноздри. Ветер улегся, издали доносился птичий щебет.
— Ты и раньше стрелял в людей, — сказал Тарн.
— Я раньше застрелил одного человека. Тогда я спасал свою жизнь. Это было необходимо.
— Один раз — это ни разу, — сказал Тарн. — А вот два раза — уже привычка.
Зверь вернулся от «пежо». Он убрал свой арсенал, засунул его в мешок. Но большой армейский браунинг ирландца торчал у него за поясом.
— Так вот, насчет Густава Далля, — сказал Тарн. — Это было самоубийство. Он слетел с автострады у Русерсберга, где она постепенно уходит влево. У полиции есть свидетели, которые утверждают, что «порше» делал более двухсот.
Это, должно быть, случилось всего через несколько минут после моего с ним разговора.
— Так кто же тебя сориентировал? — спросил я. — Кто тебе звонил ночью?
Тарн снял шляпу и причесал волосы пальцами, как гребенкой. На поляне начинало теплеть.
— Это было совсем не так, как ты думаешь. — Похоже, усталый Тарн проспал ночь, не раздеваясь. — Звонил твой добрый друг, Карл Юнас Бертцер. Он ничего не знал, но в этой отрасли разбирается. И высчитал, что это должен быть валютный автомобиль. Он не ориентировал. Он чертовски здорово все угадал.
— Бертцер много знал. Это ты его надоумил, а? Ты ему сообщил все, что узнал?
Тарн мял пальцами шляпу и молчал.
— Ты все время у меня на пятках сидел, — зло сказал я.
Он холодно посмотрел на меня:
— По большей части я шел впереди тебя.
— Ответь мне тогда на один вопрос: кому звонил Юлле? Когда ознакомился с дискетой.
— Твоему доброму другу, Бертцеру.
— Ты уверен?
Тарн кивнул:
— Бертцер сам об этом рассказал. Он сказал также, что сделал ошибку: позвонил в «Сентинел». Но позвонил не владельцу, Густаву Даллю. И не директору-распорядителю Янне Нуккеру. Он позвонил своему старому другу и оруженосцу — шефу по безопасности Роланду Ханссону. — Тарн огляделся: — Кстати, а где он?
Я пожал плечами.
— Я его отпустил. Не хотел стрелять в еще одного.
Мы постояли молча. Где-то далеко завыли сирены. Я устало зажмурился, подставив лицо теплым лучам солнца.
Очень не хотелось оставаться здесь. Хотелось уехать отсюда. Впереди была лишь унылая развязка. Длинные объяснения с людьми, которые не принимают простых фактов, потому что простые факты могут показать, какие эти люди дураки. Длинные цепи лжи держатся на незнании других людей.
— Так кто же убил Юлле Боммера? — спросил Тарн. — Ты? Ведь ты действовал так неуклюже. Бертцер? Ведь он был слишком любопытен. Роланд Ханссон? Ведь он испугался. Или Густав Далль? Ведь он не мог позволить, чтобы у него на пути встал такой незначительный человек, как Юлле.
Я плюнул в сторону светлоглазого ирландца, лежавшего на гравии.
— Вот кто убил Юлле Боммера, — сказал я.
— А кто его туда доставил?
— Ролле Ханссон, — сказал я. — Ролле Ханссон все спланировал. Ему нужен был специалист по броневикам, а в ИРА их много.
Сирены звучали все ближе. Почему они так торопятся? Ведь все уже кончено, пришло к завершению, осталось в прошлом. А какие-то неуклюжие легавые упирают палец в кнопку и выдрючиваются вовсю.
— Может, лучше дать легавым успокоительное? — сказал я.
Тарн меня не слышал.
— Зачем ты все это натворил? Зачем ты действовал так чертовски жестко?
Зверь обтер ирландцу лицо и дал ему воды. Кнаппен их фотографировал. Янне, улыбаясь, похлопывал по денежным мешкам в багажнике «вольво».
— Да наплюй ты на них! — крикнул я ему. — Ты и так немало загреб — ведь «Утренняя газета» котируется по сто шестьдесят восемь крон.
Потом я повернулся к Тарну.
— А затем, что я хотел знать истину, — сказал я.
— Истину? — Тарн захохотал. — Полную истину? Точный анализ всех относящихся к этому фактов, на все сто процентов?
— Ну!
— Никакой истины не существует. Есть только различные толкования того, что произошло. То толкование, которое подходит самым сильным и влиятельным, становится в конце концов общепринятым. Всегда в конце концов.