– Мы еще увидимся?
– Обязательно, – Гелианакс с каким-то странным видом взял правую ладонь Савмака и долго всматривался в нее. – О, Гелиос… – пробормотал он, с изменившимся лицом и быстро отстранился от юного скифа. – Это невозможно…
– О чем ты? – спросил удивленный Савмак.
– Прощай. Уходи… – Гелианакс явно был чем-то расстроен; а возможно, как подумалось Савмаку, сказалась усталость – события сегодняшнего вечера могли свалить с ног человека помоложе и покрепче, нежели пятидесятилетний проповедник.
Когда Савмак исчез в темноте вместе с двумя провожающими, взволнованый Гелианакс вернулся к алтарю Гелиоса. Помещение освещалось всего тремя светильниками, чадившими и разбрызгивающими масло. Бронзовый диск потускнел, будто покрылся копотью, а запряженные в колесницу кони, нарисованные на стене, казались стаей огненноперых лебедей, плывущей среди черных волн.
Гелианакс с мольбой протянул руки к диску:
– О, Гелиос! Будь милостив к этому юноше! Линии судьбы предрекают ему великое будущее и много страданий. О, всевидящий, дарующий жизнь, спаси его от грядущих бед и напастей, помоги ему в предначертаном и избавь от мук…
Он молился долго и истово, почти до утренней зари. Усыпавшие небосвод звезды уже стали исчезать в бездонных небесных глубинах, когда измученный Гелианакс наконец лег на скамью в тайном храме гелиополитов и забылся тревожным, полным кошмарных видений сном. Ему чудились плещущиеся на ветру кровавые полотнища, сквозь которые смотрели на него страшные, горящие глаза. И были они глазами юного Савмака.
ГЛАВА 6
Пантикапейский гипподром располагался на окраине города. Посыпанная известняковой крошкой дорога к нему полнилась празднично одетыми горожанами, не спеша, но все равно с нетерпением, направлявшим свои стопы к огромной овальной чаше, построенной в прошлом десятилетии искусными плотниками и резчиками по дереву. Скамьи, окружавшие скаковое поле, были сделаны из липовых досок и покрыты горным воском. Они поднимались вверх на десять ярусов. Крепкий буковый помост поддерживала сложная конструкция из дубовых брусьев и столбов, по верхнему ободу чаши-гипподрома были установлены конные статуи и флагштоки; на них пестрели вымпелы с тамгами[279] спартокидских аристократов, чьи лошади принимали участие в скачках. Западная, теневая сторона гипподрома предназначалась для знати и почетных гостей Пантикапея. Там же блистал золотым шитьем и балдахин царя, возле него стояли на страже в полном боевом облачении воины спиры. Несколько левее виднелась крытая галлерея с резными воротами, украшенными живыми цветами и разноцветными лентами. Она вела в конюшни, где благородных скакунов готовили к предстоящим состязаниям. В самом центре гипподрома возвышалась выкрашенная в яркие тона скена[280], с примыкавшим к ней проскением[281]. Его плоская деревянная крыша и должна была служить местом театрального действа, входившего в программу праздника.
Гипподром постепенно заполнялся. Уже прибыли и послы Понта, ради которых, собственно, и затеяли празднество, а резные с позолотой скамьи, предназначенные для царя и его приближенных, все еще пустовали. Впрочем, это обстоятельство не особенно волновало горожан, в основном людей состоятельных и понимающих толк в событиях подобного рода. Между скамьями сновали вольноотпущенники, предлагая охлажденное вино и соленые ядрышки лесного ореха, и изнывающие от жары пантикапейцы не скупясь сыпали в их кошельки медь и серебро, чтобы вкусить божественного напитка и привести себя в состояние возвышенности, когда все житейские горечи, невзгоды и заботы кажутся совершенно несущественными и мелкими по сравнению с бурей страстей на театральных подмостках и на скаковом поле.
– Удивительно и невероятно! – воскликнул один из понтийцев, худощавый молодой мужчина, чьи волосы, тем не менее, уже тронула седина. – Может, я сплю, и все это мне снится? Такое впечатление, что я вовсе не в Таврике, в этой дикой стране, где живут необразованные варвары-номады, а в благословенной и просвещенной Синопе. Прекрасные здания, храмы и этот гипподром…
– Не верь глазам своим, ибо они обманут, – философски заметил его приятель, лысый толстяк. – Я прислушиваюсь только к голосу чрева, мой друг. А он мне сейчас нашептывает: не пей эту кислую дрянь, которую разносят босоногие слуги Бассарея[282], иначе вместо услаждающего слух хорала[283] будешь внимать журчанию воды в нужном месте, – он хитро подмигнул худощавому и, запустив руку за пазуху, достал небольшой бурдючок. – Лучше хлебни несколько глотков родосского, и твой дух немедленно воспарит на Олимп. А оттуда, как тебе известно, видно все. И да рассеются твои сомнения: мы и впрямь в варварской стране, где коварные номады пьют вино из черепов своих врагов, а потомки гордых воителей-эллинов превратились в стяжателей и сутяг, коим плевать на заветы предков и на просвещение, ибо оно ни в коей мере не способствует обогащению.