32 
— Да, я помню, — сказал граф. — Вот так, друзья мои, и выглядит бесполезное знание… хорошо еще, что и безопасное тоже. Иногда ведь можно призвать с той стороны нечто гораздо хуже, от которого опять-таки так просто не отделаешься…
— Вот потому я вас и позвал, — сказал Грюнбаум. — Вы, конечно, можете не верить, ваше право, но мне искренне хотелось оказать услугу… С прошлым покончено, знаете ли.
— Быть не может, — сказал граф, удобно устраиваясь в кресле и приглашая спутников последовать его примеру. — Ах, простите, я не представил моих друзей… Господин Алоизиус, гусар, господин Александр, поэт…
Грюнбаум саркастически ухмыльнулся:
— Насколько я догадываюсь, это ваши молодые рекруты, очертя голову бросившиеся на охоту за тайнами?
— Не из праздного любопытства, старина Мозес, заметьте! — поднял палец граф с наставительным видом. — Я бы выразился, по долгу службы… поскольку, уж простите за неучтивость, на белом свете полным-полно опрометчивых болванов, тянущих руки к тайнам той стороны… и хорошо еще, если из любопытства. Мы, например, сейчас преследуем людей, с помощью магических практик убивающих себе подобных ради презренного металла — те же наемные головорезы, только без кинжалов. Но суть остается прежней… Но вы, я не ослышался, говорили, что покончили с прошлым?
— Пятый год пошел…
— Совершенно?
— Верите вы или нет, но так и обстоит. И нисколечко не жалею. Прежнего исследователя уже нет.
— Похвально, — сказал граф. — Весьма похвально. Не соблаговолите ли поведать, что вас к этому привело?
Грюнбаум выпрямился, освещенный сзади пламенем, насыщенным саламандрами и оттого сам похожий в своем мешковатом шлафроке, с растрепанными длинными волосами на неприкаянного духа.
— Иронизировать изволите? Ну, что поделаешь, я дал к тому достаточно поводов… Хорошо. Не буду скрывать правду и представать умнее и благороднее, чем на самом деле. Я уже не чувствую в своей натуре ни капли гордыни… Это тоже в прошлом. Можете торжествовать: я окончательно и бесповоротно оставил прежние занятия, поскольку убедился в собственном бессилии, никчемности, невозможности добиться каких бы то ни было серьезных результатов. Я этому отдал чуть ли не сорок лет. Потратил умопомрачительное количество денег, рассорился со всеми, настроенными хоть чуточку благожелательно… и каков итог? Все, чего удалось добиться — никчемные забавы вроде этого… — Не оборачиваясь, он указал рукой на круживших в пламени саламандр. — Торжествуйте, граф: я собственными руками поднял знамя капитуляции…
— Господь с вами, Грюнбаум, — серьезно сказал граф. — С чего бы мне вдруг злорадствовать? Слово чести, я только рад, что вы от этого отошли, и сожалею лишь, что не сделали того же значительно раньше. Надеюсь, обошлось без последствий, и вас не преследует нечто эдакое?
— Бог миловал. Но я по старой памяти порой, как выражаются врачи, держу руку на пульсе. Невозможно после стольких лет отойти от всего этого совершенно. Кое с кем встречаюсь, кое о чем доводится говорить… А уж когда я узнал, что в Праге появился не кто иной, как кукольник Руджиери…
— И чем же он вас заинтересовал? — спросил граф с деланным простодушием.
— Не лукавьте со мной! Я мысли не допускаю, что вы не связали его с тем Руджиери…
— Не стану отрицать, не стану… — сказал граф, и бровью не поведя. — Аналогии лежали на поверхности… Он что, и в самом деле потомок того Руджиери?
— Подозреваю, что так.
— А следовательно, мы имеем дело с теми самыми фамильными секретами, что передаются из поколения в поколение которую сотню лет?
— Скорее всего, — сказал Грюнбаум мрачно. — Он что, ухитрился что-то натворить в других местах?
— К сожалению, — сказал граф, поджав губы. — Не буду вдаваться в подробности, вам они вряд ли интересны, коли уж вы порвали с прошлым… но на пути от Петербурга до Праги наш персонаж оставил несколько трупов, причем эти люди погибли при обстоятельствах, всерьез заставляющих верить, что иная отрава не выдыхается с течением столетий…
— Убивали ожившие статуи?
— Не статуи, статуэтки, но разница, сдается мне, невелика… Вы об этом что-нибудь знаете, Грюнбаум?
— Ничего.
— Но у вас и в самом деле, надеюсь, что-то важное? Простите великодушно, но ради того, чтобы узнать о вашем окончательном отходе от известных дел, все же жаль было бы ехать в такую даль — у меня сейчас дел невпроворот…
32 
