– Ночью. Ты так набухался, что лыка не вязал.
– Так это вытрезвитель? – обрадовался я.
– Бери повыше, – снова заулыбался старик. – Ты попал в стойло.[2]
– А я думал, что в свинарник, – не сдержался я, чтобы не объяснить свое видение проблемы.
Старик рассмеялся. С виду он казался добрым дедушкой, но его холодные оценивающие глаза почему-то не вызывали у меня желания побеседовать с ним по душам.
– Мне бы попить… – вспомнил я о своей жажде, царапающей горло мелкими коготками.
– Вон, с другой стороны двери, бак с водой. Что, сушит?
– Угу… – собравшись с силами, я встал и подыбал к вожделенному источнику с прикованной к цепи алюминиевой кружкой.
Я выпил не меньше чем полведра. И с каждым глотком мои силы умножались, а гогольмоголь в голове постепенно превращался в нормальные мозги с пока еще только зарождающимся мыслительным процессом.
– Гля, мужики, наш ханурик очухался!
Я обернулся на голос и понял, что в мою сторону смотрят почти все сокамерники. До этого они играли в карты, о чем-то довольно шумно болтали и портили воздух, совершенно не обращая внимания ни на старика, ни на меня.
В ответ я приветливо улыбнулся и развел руками – мол, что поделаешь, со всяким может такое случиться.
Но мое демонстративное миролюбие не дало ожидаемого эффекта. Я уже понял, с кем меня угораздило столкнуться в этом клоповнике. И сообразил, почему старый урка, по воровским понятиям просто обязанный занять самое лучшее место – возле окна, расположился на отшибе, где обычно отираются салаги-"первопроходцы".
Камеру оккупировала молодая "поросль" – коротко подстриженные бычки и отморозки.
Среди них не было уникальных личностей – дуболомов эдак килограмм на сто тридцать – но и эти вонючие хорьки представляли собой грозную, жестокую силу, с которой не захотел связываться даже старый урка; возможно, вор в "законе". Молодняк брал наглостью, нахрапом, особенно в ИВС, где не было, как в зоне, устоявшейся иерархии.
– Кто такой и по какой статье катишь? – солидно спросил меня один из них, наверное, самый тупой, но отнюдь не самый хилый; похоже, он в этом хлеву был за бугра.
– Понятия не имею, – признался я вполне откровенно. – Ей Богу, ничего не помню. За что присел, кто меня сюда воткнул… – полный абзац. А зовут меня Стас.
– Законы наши знаешь? – мини-бугор показал в щербатой ухмылке редкие желтые зубы.
– Как-то не приходилось изучать… – Меня этот хмырь уже начал раздражать.
– Не знаешь – научим, не хочешь – заставим… гы-гы-гы… – изрек он прописную армейскую истину – наверное, единственное, что вдолбили в его квадратную башку ретивые сержанты.
Я промолчал. А что скажешь? Дерзить было опасно, но и поддаваться нельзя – затопчут.
Конечно, в основном морально, но от этого в тюрьме, судя по рассказам бывалых людей, все равно не становится легче. Оставалось единственное – помалкивать и ждать прояснения ситуации.
Бугор, видимо еще не прошедший в полном объеме тюремные университеты, а потому не ожесточившийся до упора, глубокомысленно кивнул, признавая за мной право держать язык на привязи, и отвалил в свой угол, чтобы продолжить картежную игру. Я облегченно вздохнул, радуясь, что мой первый контакт с "коллегами" по стойлу, как выразился старый урка, закончился миром, нашел себе свободное место на нарах и аккуратно присел на краешек. Мне нужно было здорово поразмыслить.
Но, как говорится, напрасно музыка играла, напрасно фраер танцевал. В молодости я бывал в разных переделках, иногда драться приходилось через день: и в школе, и на улице, и микрорайон на микрорайон, и на танцплощадке… – в общем, пальцев на руках не хватит, чтобы сосчитать мелкие и крупные стычки подрастающих балбесов, занимающихся самоутверждением. В принципе я не был записным драчуном, однако както так получалось, что меня будто магнитом тянуло туда, где намечалась очередная свара.
И всегда в критических ситуациях, когда пацаны сталкивались лбами, но еще колебались, размышляя – драться или пойти на мировую, находился маленький задиристый шкет, без раздумья бросающийся на противника и бьющий первым. Потом он потихоньку исчезал с поля битвы и, наверное, наблюдал с безопасного расстояния как мутузят его приятелей и посмеивался. Мы не любили этих хорьков, однако всегда признавали их право быть членами нашей команды.
К моему глубокому сожалению, такая вонючка, выросшая в шакала, оказалась и среди старожилов камеры. Я его сразу распознал и постарался не встречаться с ним взглядом, но злые импульсы, будоражившие нервную систему худого и проворного отморозка, не давали ему покоя ни на воле, ни в тюрьме.