72 
«И кем, собственно говоря! Кто он такой, этот Курт? Бандит, возникший почти из ниоткуда!»
Он, Сиваков, по кирпичику выкладывал постамент собственного благополучия, женился по расчету, пускал в оборот деньги тестя, заводил нужные знакомства, стлался ковром перед людьми из власти. Он знал ради чего это делает — ради собственного возвышения.
И вот теперь он унижен для того, чтобы вознесся выскочка, головорез, человек, играющий не по правилам.
И что Сиваков мог сделать со всеми своими связями? С деньгами? Компаньоны сдали его.
«Ничего, — подумал Илья Данилович, вставляя ключ в дверцу автомобиля, — я улучу момент и разберусь с тобою, Курт. Я не врал тебе, когда говорил, будто мне до фени, что случится с моей женой, но я не доставлю тебе удовольствия издеваться над ней. Вот погоди, придет партия из Казахстана, и когда дойдет дело до дележа, ты отпустишь ее, ты на коленях еще приползешь вымаливать прощение. Я прощу тебя на словах, но найду способ прикончить, размазать тебя».
Сиваков боком завалился на сиденье, в машине стоял запах такой же, какой стоит в заброшенной квартире. Но двигатель запустился сразу и «вольво» поехал к воротам.
Стресс открыл створки и помахал на прощание рукой.
— Не переборщи, — напомнил ему Курт и, развернувшись на месте, направился в склад.
Его мягкие шаги почти не нарушали тишины, царившей в прохладном коридоре. Своим ключом он открыл дверь в одно из помещений. Тут стоял полумрак, слабая двадцатипятиваттная лампочка освещала лишь один край комнаты, в другом, если присмотреться, виднелось дверное полотно, поставленное на четыре столбика, сложенные из силикатных кирпичей, а поверх него лежал сбитый ватный матрас и, как бы показалось непосвященному, куча тряпья.
Вдруг эта куча зашевелилась. Софья отбросила одеяло и села, спустив ноги, одернула подол платья. Она исподлобья смотрела на Курта, не зная, какой «сюрприз» он ей готовит.
— Когда нас отпустят? — наконец, не выдержала она.
Курт пожал плечами.
— Это не у меня спрашивать надо.
— У кого?
— Муж-то твой уехал.
— Уехал? — как эхо переспросила Софья.
— Понимаешь, даже не вспомнил о тебе. Я его отпустил, а он от радости…
— Врешь! — не выдержала женщина.
— Не вру, — Курт пожал плечами, — если бы вспомнил, я бы тебя тоже отпустил. А так… Придется ждать, пока сам Илья Данилович не вспомнит о существовании своей женушки. Может, с полдороги одумается.
— Не может быть.
— Может.
Для человека в нормальной ситуации такое допущение было бы невозможным, но, просидев несколько дней в сыром темном подвале, можно поверить во что угодно.
Курт присел рядом с Софьей, положил ей руку на плечо. Женщина неуверенно сбросила его ладонь.
— Вот еще.
Курт мягко повторил этот жест, на этот раз не встретив сопротивления.
— Жалко мне тебя, но разве можно ехать с мужчиной, который о тебе забывает через несколько дней.
Он, наверное, вообще, от тебя избавиться хочет, а? Денежки твоего отца давно получил, теперь случись что с тобой, квартиру, дачу, все к рукам приберет.
— Что же делать? — вырвалось помимо желания из груди у Софьи.
А Курту только это и надо было. На это он и рассчитывал — найти маленькую брешь в обороне пленницы, через нее добраться до ее души.
— Что-что? — пожал он плечами, сделавшись еще более мягким в общении, но только внешне, внутри он оставался в напряжении.
Его забавляло то, как идет игра с женщиной. Так кошка играет, поймав мышь, и не спешит ее съесть, придавит лапкой к полу, потом отпустит. Очумевшая мышь пытается убежать, но лишь отдалится на расстояние вытянутой лапы, как вновь ее резко припечатывают к полу, когти впиваются в шкурку.
Курт легонько пальцами сжал плечо женщины. Он врал Сивакову, когда говорил, что она не в его вкусе и был бы не прочь поразвлечься с ней, но не применяя насилия в классическом понимании, то есть, физического. Он хотел сломить ее морально и, вообще-то, добился этого.
Теперь Софья не знала, когда она сможет выбраться из плена, раньше ей было все понятно. Ее держат в подвале потому что тут сидит ее муж, выпустят его — выйдет на волю и она, или погибнут вместе.
— Я бы такого не простил, — прошептал ей на ухо Курт и легонько зубами сжал мочку уха, словно, пробовал на зуб золото крупной сережки с бриллиантом, — не простил бы, — повторил он, запуская палец под отворот платья.
— Что это? Зачем? — забеспокоилась Софья, уперевшись ладонью в грудь Курту.
72 
