66 
– Вместе воевали, говоришь? – капитан бросил на Юрия острый оценивающий взгляд и кивнул в ответ на какие-то свои мысли. – Чечня?
– Ясно, что не Мордовия.
– Да, Чечня… – капитан погрустнел – то ли притворялся, пытаясь раскрутить своего подозрительного собеседника, то ли и впрямь принимал близко к сердцу тот бардак, что до сих пор творился на Кавказе. – Я тоже там был. В командировке, два месяца… Всего два месяца, а отходил после этого год. Сильно влияет на психику, знаешь ли.
– – Это если психика слабая, – немного осадил его Юрий. – Я уволился еще в девяносто пятом, и ничего, не свихнулся. Как видишь, до сих пор на свободе.
– Это поправимо, – утешил капитан, мстя за намек на слабость своей психики. – Сам-то чем занимаешься?
– В данный момент ничем. Так и запиши в своем протоколе: Филатов Ю.А., в данный момент нигде не работающий и даже, блин, не учащийся… Честно говоря, я для того и пришел сегодня к Бондареву, чтобы вместе с ним пойти в эту его «Кирасу». Он обещал помочь устроиться.
– Ага… А по тебе не скажешь, что ты нуждаешься в деньгах.
Юрий бросил окурок на асфальт и растер его подошвой ботинка.
– Если это вопрос, – сказал он, – то даже не четвертый, а уже пятый. По-моему, мы договаривались о трех. И, по-моему, если человек одет более или менее прилично, это не означает, что он обеспечен на три жизни вперед.
– Как правило, означает, – возразил капитан и тоже выбросил окурок. – Что ж, не стану дольше задерживать. Жду на Петровке, тридцать восемь. А чтобы ты не забыл, я тебе повесточку пришлю, идет?
Доброжелательность капитана, а также его кажущаяся простота ни на минуту не обманули Юрия. Судя по всему, опер был стреляным воробьем и умел находить к людям подход – качество столь же необходимое в его работе, сколь и редкое среди его коллег. Филатов отлично понимал, что в данный момент возглавляет список подозреваемых и будет возглавлять его до тех пор, пока сыскари не откопают какую-нибудь другую зацепку – настоящую. Впрочем, и в этом случае шансы Юрия угодить за решетку были велики; даже выйдя на след настоящего убийцы, ребята с Петровки могли обнаружить, что довести дело до суда им просто не по зубам. Суть дела вряд ли сводилась к обычному бытовому конфликту или попытке разбойного нападения на квартиру: насколько было известно Юрию, Бондарев вряд ли стал бы прыгать в окно, спасаясь от грабителей, не говоря уже о пьяном соседе.
Да, дело наверняка было в чем-то другом, гораздо более серьезном, и, обломав зубы об это дело, сыскари с Петровки могли поддаться соблазну пришить его тому, кто казался им легкой добычей – Юрию Филатову, ветерану Чечни, человеку контуженному, с неустойчивой психикой и вообще подозрительному, очень кстати оказавшемуся в нужном месте.
Он все еще думал об этом, когда, накормив Шайтана и переодевшись в более демократичный наряд, остановил машину перед зданием, в котором размещалась редакция газеты «Московский полдень». Черный редакционный микроавтобус, с которым у Юрия было связано столько воспоминаний, скучал у обочины. Борта у него были забрызганы грязью едва ли не до самой крыши, на месте фирменного значка «Фольксвагена» зияла аккуратная круглая дыра, и вообще вид у редакционной «Каравеллы» был усталый и заброшенный. «Старость – не радость», – подумал Юрий. В принципе, автобусу только в прошлом году исполнилось десять лет, но жизнь его протекала бурно – что называется, с огоньком. Мало того, что поначалу на нем ездил бесшабашный и полупьяный Серега Веригин. После этого рыцаря перекрестков машина по наследству перешла к Юрию, а уж в его руках, под его чутким управлением несчастная «Каравелла» испытала столько, сколько выпадает на долю далеко не каждого БТР. На ней носились по бездорожью, подставляли под пули, ею таранили ворота особняков и борта бандитских джипов. Машина была геройская, и, увидев ее, Юрий не удержался – подошел и ласково похлопал ладонью по грязному черному борту.
– Извини, старичок, – сказал он «Каравелле», – у меня теперь другие дела. А ты ничего, неплохо выглядишь.
Это было вранье, и к тому же вранье бесцельное: машина, конечно же, не могла его слышать. Тем не менее, поворачиваясь к микроавтобусу спиной, Юрий испытывал смутное чувство вины, как будто позади него, у бровки тротуара, остался преданный друг – преданный ему и преданный им.
Перед лифтом была очередь, и Юрий, презрев блага цивилизации, стал подниматься по лестнице. Ступеньки здесь были по старинке выстланы темно-бордовой ковровой дорожкой – старой, затоптанной, местами вытертой до джутовой основы, прихваченной к ступенькам позеленевшими латунными прутьями, – и, шагая вверх через ступеньку, Юрий поймал себя на том, что думает о чем угодно, только не о деле. Вот, например, дорожка – ковровая, обыкновенная, старая, памятная с детства, – когда-то дома у Юрия в прихожей лежала точно такая же и даже такой же расцветки. Но! В этом древнем мавзолее сталинской постройки двенадцать этажей, и дорожкой устлана вся лестница – от первого до двенадцатого этажа. И при этом – ни одного шва, ни единого стыка… Это что же получается – она цельная, что ли? Это где же такое выткали, как уложили? И почему, спрашивается, он раньше этого не замечал?
66 
