122 
— Я хочу поговорить с тобою. Но не здесь. — И с сожалением, как показалось Агнессе, быть может, не сознавая, что делает, окинул спальню прощальным, измученным взглядом. Да, конечно, эти стены, слышавшие шепот любви, значили даже сейчас все еще слишком много. — Идем в гостиную. Там никого нет и не будет до утра.
Агнесса встала. Ее распущенные волосы длинными темными крыльями свисали по обеим сторонам лица, белого, как луна на фоне черного неба. Орвил не видел, какие у нее глаза, — ночью цвета неразличимы, и ему казалось теперь, что весь ее облик, все существо — одна темнота. Светлую он бы любил ее до конца жизни, сильно, самозабвенно… О, сколько безумно счастливых минут могли бы они провести вместе! А она все убила, ее влечение к Джеку было, должно быть, слепо, а любовь к нему, Орвилу, слишком зряча. Что ж, мрак побеждает свет, так было на самом деле во все времена, сколько бы ни тешили себя люди сказками об обратном.
Они вышли в полутемную гостиную, там Агнесса села, а Орвил встал у окна, и оба приготовились слушать. Агнесса ждала обвинений, Орвил — оправданий, и они молчали.
Потом Агнесса встала и подошла к Орвилу. Он отвел ее руки.
— Не надо. Это теперь ни к чему.
— Так ты и не поверил мне? — печально произнесла она, останавливаясь. — Я сказала правду: у меня ничего не было с Джеком!
— Почему же, поверил, — он в спокойном раздумье, сосредоточенно глядя куда-то внутрь себя. — Поверил, ну и что? Это ничего не меняет.
Агнесса чуть не разрыдалась от горя. Последняя попытка что-то исправить, вернуть! Она воскликнула, совсем не думая, как отзовутся эти запоздалые признания:
— Но я люблю тебя, тебя, Орвил! И хочу быть с тобой!
Орвил вслушался в ее слова: нет, они звучали не притворно. И она не заглядывала умоляюще в его глаза, не складывала театрально руки, моля о снисхождении, она говорила спокойно, с достоинством женщины, сознающей в глубине души свою вину, и — в чем-то — свою правоту.
Орвил поморщился.
— Почему ты не сказала это там, при нем?
— Не знаю, как объяснить тебе, но я… я не могла. Но я не говорила Джеку наедине, что люблю его.
Орвил резко развернулся, так, что лицо его полностью скрылось в темноте.
— Значит, ты любишь меня? А его нет? Может, ты еще скажешь, что вообще никогда его не любила?
Агнесса вспомнила на миг алые полосы заката, это вечное солнце, встающее из-за гор и уходящее за край бескрайнего океана, шорох мелких камней под копытами лошадей на горной тропинке, ветер, вольно носящийся над выжженной степью, потом — белое пространство прииска, свою наивную улыбку, веселый смех, слова, слова, простые и незабываемые, и эти две последние способные свести с ума ошеломляюще страстные ночи. Все это вместе было ее навсегда миновавшей юностью… Она тихо прошептала:
— Любила.
— И сейчас любишь! Теперь я все понял. Да, ты любишь его, а жить хочешь со мной. Я верю тебе, верю даже, что это не из-за денег. Из-за детей, из-за того, что им и тебе со мной безопаснее, интереснее, во многом, очень во многом лучше. Но любишь-то ты его, этого своего Джека, и жалость тут ни при чем, что бы ты ни говорила! Ты утверждаешь, что не изменяла мне… да, я знаю, не изменяла физически, потому что на такое ты не пойдешь, не решишься, тут он прав; с некоторых пор в тебе сильно развито чувство долга, это мне тоже известно… но существует еще и духовная измена! Существуют лицемерие и ложь! Я никогда не смогу с этим смириться, закрыть на это глаза и никогда не смогу понять, почему ты любишь его! Наверное, ты сама не понимаешь. Что ж, вероятно, такой и должна быть настоящая любовь.
Агнесса выслушала, не перебивая, не пытаясь возразить, потом спросила:
— Каково же твое решение, Орвил?
Он ответил, прямо и честно, глядя ей в глаза:
— Я предпочел бы не жить с такой женщиной, как ты, Агнесса.
Он постарался произнести эти слова как можно тверже, но ей показалось, что голос его сильно дрогнул.
— Ты решил это окончательно? — Она говорила тихо и покорно, как человек, которому уже нечего сказать в свое оправдание. Когда она повернулась к свету, идущему из окна, Орвил заметил то, против чего не мог устоять, — слезы. На мгновение их взгляды встретились, взгляды двух людей, любивших друг друга. «Довольно, Орвил, все, что происходит сейчас, — сон, плохая игра, прости меня, вспомни, мы же были счастливы, и мы можем быть счастливы, потому что все для этого у нас есть: наш сын, которого мы оба так любим, уютный дом, сходство интересов, равенство душ, способность понять друг друга. Разве это не так?» — говорили глаза Агнессы, и Орвилу, нервы которого были натянуты подобно струне (хотя внешне он казался спокойным), стоило сил сдержаться, чтобы не подойти к ней, не обнять и, крепко прижав к себе, сказать: «Я все прощаю, любимая». Орвил вздохнул.
122 
