33 
Но даже на этой поздней стадии разрухи оставался слой общества, как будто незатронутый катастрофой. Правящий класс — нет, это понятие никто больше не применял. Тогда скажем иначе: те, кто управлял, точнее — администрировал, заседал в советах, комитетах, принимал решения. Те, кто говорил, молол языком. Трепачи. Бюрократы. И они поддерживали в себе и по возможности в других иллюзию, что ничего непоправимого не случилось.
Мне кажется, что здесь каким-то образом замешана совесть, рудиментарный компонент человечества, взывающий к справедливости, считающий нетерпимым, что кто-то наслаждается, когда другие страдают. Мне кажется, такого рода ощущения переживает большинство людей, хотя бы в глубине души, хотя бы иногда. Это наиболее мощный механизм как поддержания общества, так и его разрушения и крушения. Мысль не новая, постоянно выныривающая в реке истории. Было ли время, когда правящий класс не жил под хрустальным колоколом процветания, не желая видеть, что происходит снаружи? А что менялось, когда эти господа швырялись словечками «справедливость», «равенство», «братство», «законность», «порядок» да хоть и «социализм»? Быть может, даже веря в эти лозунги… хотя бы когда-то, в зеленом детстве. Все разваливалось, а облепившие кормушку заботились только о себе, отбрехиваясь направо и налево, засовывая головы в кусты, ничего не понимая в ситуации и напяливая на физиономии маски проникновенного глубокомыслия, дабы не обнаружить свою полную ненужность и несостоятельность, не признать, что все блага, которыми они пользуются, украдены, а не получены по заслугам за неоценимые услуги, оказанные городу, стране, человечеству.
Но не только они принимали участие в заговоре с целью скрыть масштабы катастрофы. Каждый стремился сделать вид, что ничего страшного не происходит, что все временно, поправимо, обратимо. Вот-вот что-то щелкнет в круговороте событий — и вот они, добрые старые времена! Какие, извините, времена? Это уж вопрос сугубо личный, у каждого свой темперамент, свои фантазии. Мне грезился какой-то кукольный феодализм — разумеется, без войн и несправедливости. Эмили мечтала о воссоздании общества изобилия.
Я участвовала в игре наравне с другими. Возобновила договор аренды на годы вперед — какие там годы, мы не знали, что произойдет на следующий день! Помню, как увлеченно и всерьез мы с Эмили и Джун обсуждали замену штор в большой комнате. Эмили с жаром настаивала на желтых муслиновых. Как раз такую ткань она видела в меновой лавчонке совсем рядом, буквально за дверью, всего в двух милях. Я возразила, что шторы из более толстого материала лучше задерживают шум. Джун поддакивала Эмили: да, да, муслин в полосочку, конечно… висит красиво, тепло держит… Ведь толстая ткань на первый взгляд теплее, но висит жестко, тугая, не прилегает; воздух обтекает края… Да, но если толстую штору предварительно выстирать, она станет мягче… Такого рода разговоры мы вели часами, днями, вполне серьезно, увлеченно. Реальных решений мы избегали. Во всяком случае, принимались они почти без обсуждения. Стоит ли напрочь отказаться от электричества например. Я решила отключиться от электросети как раз накануне визита Джун. Первого ее визита. Скоро она стала в нашем доме гостьей ежедневной. Когда она приходила, мы обсуждали что-нибудь вроде освещения или отопления. Именно Джун и рассказала, что в маленьком городишке за десять миль от нашего живет какой-то мастеровой, торгующий всякими вещицами, вроде тех, которые раньше использовали туристы в походах. Мало того, он и всякие новые изобрел. Очень, очень полезные штуковины. Они с Эмили посовещались, решили, что вдвоем им эту задачу не осилить, что надо привлечь Джеральда. Как-то днем обе исчезли и вернулись к вечеру, нагруженные кучей всяких приспособлений для света и тепла. Причем основную часть этого барахла тащил на себе Джеральд. Вот он, в моей приемной-гостиной, в главном зале моей квартиры. Вблизи юный вождь ужасающего впечатления не производил, скорее казался растерянным, позаброшенным и подзапущенным теленком. Он то и дело кидал на Эмили неуверенные взгляды, постоянно спрашивал о чем-то, советовался относительно того, что приволок на своем горбу. Я всматривалась, вдумывалась в их отношения, в проблемы взаимовлияния и взаимоуправления слабого и сильного. На поверхности — банальный роман главаря шайки и одной из девиц его окружения, но, если вглядеться, можно обнаружить перегруженного обязанностями и ответственностью молодого человека, нуждающегося в поддержке, в совете, в нежности. Джеральд с готовностью отозвался на просьбу помочь Эмили и ее подруге в подготовке к зиме, но в этом действии проявилась не только его добросердечность — которой ему не занимать, — но и желание вернуть Эмили, снова приблизить ее к себе. Может быть, плата. Если циничнее — взятка. Утомленная долгим походом и нелегкой ношей, раскрасневшаяся на солнцепеке, похорошевшая Эмили напропалую кокетничала с ним, ускользала. Джун, пока еще не обученная этим играм, вела себя тихо, наблюдала. Эмили ощущала власть над Джеральдом и вовсю ею пользовалась. Играя фигурой, выпячивая то и это; хищно потягиваясь, она делала вид, что ее интересует только Хуго, трепала его голову, играла ушами и иногда бросала улыбку Джеральду.
33 
