34 
Ну что ж, раз уж он так ее жаждет, она снизойдет до него… Часа через два они удалились, все трое: Эмили и Джеральд парой, Джун за ними. Как родители с дочкой. Похоже, то же самое казалось не только мне, но и Джун тоже.
Напрашивается вопрос: почему Эмили не захотела организовать свою группу, стать главарем? Неужели у нее бы не получилось? Я задавалась этим вопросом. Отношение женщин к самим себе и оценка ими мужчин, доблестная борьба феминисток за права «слабой половины человечества», за равенство полов — все это делает смехотворным предположение, что Эмили была, мол, слишком влюблена для роли «вождихи». Почему она не стала руководителем группы с собственным бюджетом и хозяйством, с собственными фуражирами и мародерами, пекарями и лекарями, колобродниками и огородниками? Почему о ней не говорили в округе: «Видишь, тот дом? Он пустовал, но Эмили заняла его со своими, и у нее знатно идут дела. Давай попросимся, может, она и нас возьмет?»
Что могло бы ей помешать? Законы, писаные и неписаные? Ерунда. Способностей у нее не меньше, чем у Джеральда или кого угодно другого. Но этого не случилось. Ей это даже в голову не приходило.
Да, Эмили любила Джеральда. Желание добиться его внимания, быть с ним, утешать его, поддерживать, жить общей жизнью — все это гасило инициативу, необходимую лидеру коммуны. Она желала быть лишь женщиной лидера. Само собой разумеется, единственной.
Это особая история. И надеюсь, правдивая.
□ □ □
Однажды к вечеру, вернувшись после регулярного обхода центров районных сплетен, я обнаружила, что квартиру мою посетили незваные гости. «Очень похоже на развал, оставляемый домовыми в комнатах застенной империи», — такой была первая моя мысль при виде обнаруженного разгрома. Беспорядок, опустошение. Стулья опрокинуты, книги сброшены на пол. Хорошенько все осмотрев, я поняла: исчезли запасы продуктов питания — крупы, консервы, сухофрукты; исчезли свечи, рулон полиэтиленовой пленки — словом, то, что обычно интересует воров. «Что ж, — подумала я, — рано или поздно это должно было случиться. Чудо еще, что судьба так долго меня миловала».
Но затем я заметила некоторые странности. Исчезли вещи, представлявшие ценность лишь ретроспективно, когда-то в прошлом: телевизор, магнитофон, миксер, настольные лампы. В городе полно складов, где эти приборы фактически никто не охраняет — и никто не ворует. Я подивилась: что за странные воры?.. Хуго лежал у внешней стены, как обычно, без всяких следов насилия или беспокойства. Очевидно, ни воры его не тронули, ни он их. Это меня тоже озадачило, но углубиться в анализ я не успела, меня отвлекли голоса, донесшиеся из-за окна. Я увидела небольшую процессию носильщиков, а при них свое имущество, возвращавшееся домой. На дюжине детских макушек плыли по воздуху и телевизор, и мешки со съестным, и всякие остальные коробки и ящики. Я различила физиономии: светлые, темные, смуглые. Пастырем этой отары выступала Эмили, подбадривавшая неспешно ползущую цепочку:
— Поживей, поживей, шевелитесь…
Она уже заметила меня у окна. Эмили выглядела в точности как официальное лицо, облеченное полномочиями и сознающее тяжесть возложенной на него ответственности. Новая для меня Эмили. Рядом с ней шла Джун. Детей я узнала, они все принадлежали к коммуне Джеральда.
Коробки-ящики вплыли в комнату, опустились на пол. Отделавшиеся от груза дети испытывали сильное притяжение со стороны двери, опасливо поглядывая на Эмили — я для них не существовала, — однако снова раздался командный окрик:
— А извиниться?
Детишки заухмылялись, загримасничали, защерились. «Во, дает!» — безмолвно ахали их безмерно удивленные физиономии. Они, конечно, подчинялись Эмили и сознавали ее авторитет, но надо ж и меру знать! Я задумалась о ее роли в коммуне.
— Ну, ну… Живее… — не уступала она.
Джун передернула плечами, прожевала и выдавила изо рта какую-то малопонятную отрыжку:
— А-эмм… Зниттть. М' ссё 'рнулли. Чё? — Фраза вяло плюхнулась в стену, сползла на пол, где и затерялась под грудой сброшенных с полок книг, а означала она примерно следующее: «Извините, мы все вернули, можно идти?» Последний вопрос был, впрочем, адресован Эмили.
В этом речевом экскурсе улавливалась энергия раздражения. Ребенок, выросший и сформировавшийся в наше «старое» время, в «вербальном мире», когда так много значили слова, речь, речевой обмен мыслями, этот ребенок оказался незатронутым сферой речевого общения. Мы (я имею в виду более образованных членов общества) не нашли способа донести накопленное веками богатство до окраин общества. Две женщины, стоя на тротуаре, обмениваются новостями, и в их речи через каждые два слова следует очередной неосознанный взрыв этой энергии раздражения, подпитываемой сознанием того, что кто-то обладает речевыми навыками, позволяющими обходиться без подобных непроизвольных прорех. То и дело их беседе мешают — или помогают? — маловразумительные вкрапления: «…знаешь…», «…ну…», «…это самое…». Слова в их ртах громыхают тяжкими булыжниками.
34 
