Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
47 
– Пожалуй, достаточно, – старик резко сжал кулак.
Свечи, как по команде, мигнули – и погасли, оставив в воздухе запах горячего воска и горелых фитилей. Во тьме булькнул камень, ныряя на дно вазы. Эхо отважилось выйти из угла, и едва слышный плеск загулял по кабинету.
– Желаете видеть, ваше высокопревосходительство?
Хозяин не шелохнулся.
– Действуйте, Антон Маркович. Мне будет достаточно того, что увидите вы.
В вазе, где лежал окулус, возник призрачный, дрожащий свет. Так мерцают гнилушки в чаще леса. Мало-помалу свечение разгоралось. Теперь оно опалесцировало, напоминая отблеск луны на глади пруда. В воде проявилась картина – сперва туманная, она становилась все отчетливей.
Трое всадников, пустив лошадей ходкой рысью, едут по раскисшей дороге. Лиц и деталей одежды не разобрать – лишь темные фигуры в лучах заката. По правую руку возникает опушка леса… Вспышка! Еще одна!
Еще!
Там, где раньше были всадники, разгорается миниатюрное солнце. Меркнет. На дороге в агонии бьется лошадь… И вновь трое едут по дороге. Вспышка! На сей раз – одна.
И – темнота.
Дорога. Всадники. Старик-фокусник ждет вспышки, но ее нет. Миновав опушку, верховые скрываются за поворотом… И снова – трое на дороге. И опять…
Сюжет повторялся, каждый раз – с вариациями. Всадники исчезали в слепящем пламени, благополучно скрывались за поворотом; двое обгорелыми куклами валялись на дороге, а третий несся прочь, дав шпоры коню. Билась, издыхая, лошадь…
– Исход неоднозначен. Кто-то погибнет. Но кто? Я не вижу…
Видение начало меркнуть. Поверх уходящей в глубину, подернувшейся рябью троицы возникла всадница – одна-одинешенька. Девушка в плаще, с откинутым капюшоном, верхом на нервной кобыле. Порыв ветра взметнул светлые волосы незваной гостьи. Взглянув в лицо Гамулецкому, девушка приветливо улыбнулась.
Старик отшатнулся в ужасе.
В следующий миг все исчезло и камень в вазе погас.
– Боже! Зачем… зачем вы привлекли еe?!
Гамулецкий задыхался. Казалось, его сейчас хватит удар.
– Вы забываетесь. Здесь я решаю, кого привлекать к нашему делу, а кого – нет. Благодарю за сеанс. Я больше не задерживаю вас, государь мой.[24]
В голосе хозяина кабинета стыл февральский лед. Тот самый, который минутой раньше старый фокусник увидел в глазах светловолосой.
Ученик Калиостро, побившийся с учителем об заклад, знал толк во льдах.
2
- – Volna, vo bregi udarjaja,
- Klubitsja penoju v trave.
- Vo hram, sijajuschij metallom,
- Pred tron, ukrashennyj kristallom…
Пироскаф разворачивался. Волна ударила в борт, и Андерс Эрстед невольно сжал пальцы на поручне. Он уже успел пожалеть, что согласился на «un peu de marche» по Финскому заливу. Хорошо еще шторм, обещанный Санкт-Петербургской обсерваторией, задержался где-то западнее Котлина. Ветер свежел с каждым часом. На серых гребнях волн забелели барашки – хищные, острые…
- – Pospeshno prostiraet hod;
- Vencem zelenym uvjazennoj
- I v vise, veschaet, oblechennoj
- Vladychice rossijskih vod…
Эрстед был смущен. Человек по природе сдержанный, он не понимал аффектацию спутника. Солидный седой господин, урожденный рrince russe, столь расчувствовался при виде морских далей, что принялся декламировать возвышенный гимн – на русском языке, но с чудовищным французским, а то и немецким произношением, что превращало гимн для Эрстеда в дикую абракадабру.
- – Reka, kotoroj prolivajut
- Velikie ozera dan’
- I koju gromko proslavljajut
- Vo vsej vselennoj mir i bran’!..
Пироскаф вновь качнуло. Эрстед скосил глаз на корабельное колесо, врезавшее свои округлые лопасти в воду. Странно, что они еще плывут, а не проводят экскурсию в мире балтийских рыб. Корабль был мал, дряхл и примитивен. От носа до кормы – шагов двадцать; от борта до борта – хорошо, если пять. А уж колеса! Старичок «Анхольт», на котором пересекали бурный Эресунн, в сравнении с этой лоханью казался пришельцем из будущего.
Впрочем, князя Ивана Алексеевича Гагарина их вояж приводил в восторг. Во всяком случае, гулкий бас полнился торжеством:
- – Ty schastliva trudom Petrovym;
- Tebja i nyne krasit novym
- Racheniem Elisavet…
– «Elisavet»? – удивился Эрстед. – Неужели, ваше сиятельство, цитируемая вами ода посвящена этому… извините, средству передвижения?
Пироскаф и впрямь именовался «Елизавета». Что ж, гордый разрезатель волн вполне мог служить личной яхтой принцессы Елизаветы, дочери королевы Анны Датской. Для эпохи Ришелье – в самый раз.
47 
