— Дядя Данила, — спросил он недели через две, уже в Ленинграде. — А почему столько шпионов?
— Да они не шпионы, — сказал Даня полушутя. Он заканчивал важную главу, и ему было не до того. Леша Кретов играл на полу в настольную, а в его случае напольную игру «Красная конница» и дописывать не мешал.
— А кто?
— Это они говорят, что шпионы. Чтобы отстали.
— А-а, — опять протянул Леша. Он немного помолчал и задал следующий вопрос — как всегда, странный. Вот еще за что его можно было любить — Даня никогда не мог угадать его следующий вопрос.
— А если не скажут? — спросил он.
— Тогда их наградят за стойкость, — машинально ответил Даня. Он как раз писал о жаростойкости колонн в шрустре.
Больше Леша Кретов его в тот день ни о чем не спрашивал. Ему хватило.
Одноклассники не любили его, но не трогали. Он был молчалив и неопрятен, но как-то взросл, как все много болевшие дети. Он слушал равнодушно, ничем не выражая отношения к услышанному, но все запоминал. Он задавал неожиданные вопросы. Даниилу Ильичу казалось, что Леша освоит левитацию куда раньше, чем он сам.
Мальчик Кретов не знал, как относится к Даниилу Ильичу. Это не было любовью в собственном смысле, ибо вообще мало способен был к любви. Слова «аутизм» тогда еще не знали. Кретов был странным мальчиком, он все хотел привести в систему, подчеркивал в газетах одно и то же слово, если оно часто встречалось на странице, и думал, что все в мире управляется законом чисел. Если к ним присмотреться, можно будет предсказывать. Но без Даниила Ильича мир терял стройность. Даниил Ильич мог увести от людей в края, где никто никого не обижал и где занимались истинным делом. Он был вестником другого мира, в котором Алеша Кретов был гораздо более дома. И потому, когда Даниила Ильича долго не было дома или он работал, Алеша Кретов чувствовал нехватку воздуха.
Однажды Даня рассказал ему сказку про ученика чародея — всю, вплоть до убийства принцессы и спасения от чумы.
Он рассказывал ее долго, четыре вечера, но Леша Кретов все не поправлялся — он подолгу выбирался из обычной простуды, а с корью провалялся однажды три недели. И потому на пятый вечер он все еще метался, и лицо у него горело, но он шепотом требовал конец — а какой конец был у этой истории?
Хасан остался один и правил на острове, и силой его чародейства остров процветал, импровизировал Даня, понятия не имея, чем все это закончится. Рабыня оставила ему сына, которого Хасан растил, обучая волшебству. Но в один прекрасный, а на самом деле ужасный день мальчика, игравшего на берегу, похитила птица Рух. Долго искал его Хасан, но гнездо птицы Рух далеко, на черном острове, и лишь через три года приплыл он туда. Птица Рух воспитывала мальчика по своим рухским законам, которые быстро превращают человека в ее подобие. Через год он умеет летать, через два — побеждать в драке любую другую птицу, а через три свободно пересекает океан, не нуждаясь в остановке на мачте случайного корабля.
Хасан приплыл на остров, но подняться на скалу, чтобы сразиться с птицей, не мог. Ибо злой волшебник охранял этот остров, и заклятие, наложенное им, было страшно: ни один другой чародей не мог проникнуть на эту скалу. А простому смертному нечего было там делать — он не был страшен птице Рух.
И тогда, продолжал Даня, Хасан у подножия скалы отрекся от своего чародейства и выбросил в море перстень чародея, знак высшей власти. И скала пропустила его, и он прошел в пещеру, где страшным каркающим хохотом смеялась над ним птица, и так же смеялся его выросший сын.
— Сын мой, — сказал Хасан, — я был великим чародеем, отдал для этого все и отрекся от всего.
— Не слушай его, — прокаркала птица, — у него ничего не было, он нищий.
— Сын мой, — продолжал Хасан, — я потерял твою мать, чтобы спасти остров, но теперь у меня нет острова, остался только ты.
— Да и того не осталось, — каркала птица, — он уже не твой, а мой.
Алеша Кретов начал подозрительно сопеть.
— Сын мой, — сказал тогда Хасан, — вспомни это, — и показал выросшему сыну зеркальце, и сын увидел себя и ужаснулся перемене. Он увидел свой клюв, свое хищное лицо, свои сутулые птичьи плечи, увидел старого отца перед собой, зарыдал и бросился на камни перед ним. А отец присел погладить его по голове, и они забыли о птице Рух.
— Хорошо же, — прокаркала птица, — я улетаю с этого острова, который осквернен человеком. А вы остаетесь здесь вдвоем, и обратной дороги вам нет. Посмотрю я, как вы здесь выживете, два человечка на острове, где нельзя быть человеком. Прощайте, бескрылые!