Особенно,... 
104 
Фаргал смотрел прямо в круглые зрачки. Он не боялся. Лев тоже. Но упорный взгляд человека его смутил. Остановившись в нескольких шагах, лев уселся на песок, отвел глаза и зевнул, широко распахнув пасть.
По трибунам прокатился гул. С последних рядов человек и зверь казались совсем крохотными. И лев – не лев, а большая рыжая собака…
На морду хищника сел слепень, и лев дернул кожей, сгоняя кровососа. Человек вел себя неправильно. Непривычно.
Львица, молодая, гибкая, горячая, проскользнула сбоку, мурлыкнула.
Она была охотницей. И готова была убивать. Перед ней была не добыча, а пища. А пища принадлежит самцу…
Лев все еще был голоден. Один тощий старик – слишком мало для двух хищников. Лев был голоден и знал, что нужно просто взять пищу. Он десятки раз брал пищу на Арене, и каждый раз это было совсем просто. Но сейчас что-то было не так. Может, эта пища пахла неправильно?
Лев еще раз зевнул, наклонил косматую голову, фыркнул… Нарастающий гул толпы раздражал его.
Львица нетерпеливо рявкнула и, отойдя в сторону, стала подкрадываться к человеку сбоку. Она не столько охотилась, сколько играла, но лев не мог этого допустить. Право первым отведать сладкого мяса принадлежало ему.
Когда лев поднялся, Фаргал понял, что время его жизни подходит к концу. И сделал шаг вперед. Смерть – это только смерть.
«Таймат!– мысленно воззвал он.– Прощай, любимая!»
Больше они не увидятся. Богам не интересны тени.
Рыжее тело хищника напряглось, зрачки сузились.
«Сейчас прыгнет»,– подумал Фаргал, согнул колени и… лев прыгнул!
Холодный огонь вспыхнул в груди Фаргала. Он метнулся в сторону – едва не опоздал. Львиные когти чиркнули по его груди, но хищник промахнулся! Затормозив – выпрямленные лапы вспахали песок,– хищник обескураженно поглядел на львицу. Та зарычала.
Толпа на трибунах взревела, и лев, которого уже обуяла ярость, заревел в ответ. Львиный рык, низкий, страшный даже здесь, где между людьми и хищником – железные прутья,– прокатился над Ареной и заставил притихнуть распалившихся зрителей.
Но Фаргала он только подстегнул.
– Сражайся!
Лев снова припал к земле. И эгерини не стал ждать, пока хищник бросится на него. Он прыгнул сам!
Лев, вскинувшись на задние лапы, огромный, в полтора раза выше человека, попытался поймать эгерини в воздухе, но промахнулся. Лев был слишком тяжел и медлителен. Он родился здесь, в человеческом городе, и никогда не охотился по-настоящему. В нем слишком мало осталось от настоящего дикого зверя.
Пальцы Фаргала вцепились в жесткую грязную шерсть на затылке хищника, тело эгерини перевернулось в воздухе (трибуны выли, свистели, визжали, как целая сотня демонов), колени ударили в львиную спину, и хищник, потеряв равновесие, опрокинулся навзничь, придавив Фаргала к земле. Но руки Фаргала сдавили шею хищника, и эгерини знал, что уже не отпустит ее. Никогда.
Изогнувшись, лев вонзил когти в бедро человека. Человек не почувствовал боли, только всесокрушающую ярость…
Трибуны обезумели. Человек и зверь с рычанием катались по Арене, кровь обагряла песок…
– Хар-ра! – заревел Фаргал, и его клич ничем не уступал львиному реву.– Хар-ра!
Лев захрипел. Руки Фаргала сдавливали горло хищника, как стальная цепь. Запах грязной львиной шкуры и запах собственной крови пьянил эгерини.
– Сражайся!
Ужас пришел на Арену. Львица с жалобным мяуканьем кинулась обратно в клетку и забилась в угол, скалясь и прижимая уши.
– Хар-ра!
Длинное тело хищника еще дергалось, лапы разбрасывали песок, но глаза уже начали стекленеть, потому что увидели смерть и приняли ее.
Красная пелена рассеялась, и Фаргал разжал руки. Лев лежал на боку: вывалившийся язык, лужа мочи под брюхом…
Фаргал выпрямился. Кровь толчками выплескивалась из порванной ноги. Эгерини зажал ее ладонью, боли он не чувствовал. Воздух стал вязким и горячим. Неистовые вопли зрителей слились в однотонный гул. Прихрамывая, Фаргал двинулся к железной двери, миновал ее, ничего не видя, кроме пятна света впереди, прошел по коридору, мимо не решившихся его остановить стражников, дальше, под арку, во внутренний двор, сделал еще четыре шага по нагретым солнцем плитам – и упал навзничь, подставив жарким лучам исполосованную когтями грудь. Когда опомнившиеся стражники подбежали в Фаргалу, тот был еще жив.
– Десять монет – и паренек ваш,– сказал стражник, нервно облизнувшись.– Меня ж сотник прибьет, если узнает!
104 
