Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
117 
– Я не поеду, – твердо ответил Росляков. – Не умею плясать на чужих могилах и учиться не хочу. Не поеду.
– Не поедешь? – переспросил удивленный Крошкин.
– Не поеду, – сказал Росляков. – И про эту бабу покойницу писать не буду.
– Ну, как знаешь, – Крошкин зло сверкнул глазами. – На такую тему много добровольцев кинется. А если ты отказываешься выполнять задание, поговорю об этом с редактором. О том, что ты сорвал важное, нет, не важное, важнейшее задание, об этом с ним поговорю. Это уже не в первый раз. Ладно, смотри. Все это я отмечу в докладной на имя главного редактора. Учти, он будет очень недоволен. Пусть главный с тобой сам вопрос решает. А ты жди больших неприятностей. Очень больших.
Крошкин рванулся вперед и стремительной походкой вышел из кабинета, хлопнув дверью.
* * * *
Последние дни Марьясов страдал от жгучего животного страха, как страдают люди от физической боли. Все началось с пустяка. С почтового конверта, который он поутру обнаружил в ящике. Адрес Марьясова напечатан на машинке, адрес отправителя, разумеется, не указан.
Три дня назад, распечатав первое письмо по дороге в офис, Марьясов вытряхнул из конверта себе на колени любительскую цветную фотокарточку, поднес её к глазам, по привычке прищурился и на минуту замер от ужаса, застыл на тряском заднем сиденье тяжелого джипа. Изображение раздвоилось, поплыло перед глазами. Одетый в костюм, при галстуке в ванне сидел человек с синюшными расплывчатыми чертами лица. Волосы спутанные, несвежие, глаза открыты, губы перекосила то ли идиотическая кривая улыбка то ли гримаса боли. Ясно, человек мертв. И, судя по синюшному лицу, покойник сидит в ванне уже не первый день и даже не первую неделю.
Марьясов пристальнее всмотрелся в лицо мертвеца. Овечкин. Собственной персоной. Марьясов перевернул фотографию. На обратной стороне несколько слов, отбитых на машинке: «Я тебе нравлюсь?» Марьясов заметил, как мелко затряслись пальцы, он сбросил с головы меховую шапку, потрогал ладонью вспотевший за секунду лоб. Охранник обернулся с переднего сиденья, вопросительно взглянул на начальника. «Все в порядке, это личное», – ответил Марьясов на немой вопрос, спрятал карточку в конверт, а конверт сунул во внутренний карман пальто.
Значит, Овечкин действительно мертв? Или это мистификация, злой розыгрыш? Не похоже. Во всем этом поганом городишке нет человека, который бы отважился на такую хохму. Но, в таком случае, кто отправил письмо? Сам покойник ходил на почту или попросил кого-то из знакомых опустить конверт в ящик? Чемодан Марьясова находится у отправителя письма? Это шантаж? Марьясов долго решал, не отменить ли утреннее совещание с директорами двух самых крупных продовольственных магазинов. Нужно им сказать, чтобы завтра приняли по фуре катанной левой водки и поставили её в торговые залы. В конце концов, он подумал, что по такому неуважительному поводу смешно собирать людей, тут достаточно снять телефонную трубку и набрать пару номеров.
Марьясов долго бродил, как бесплотная тень, по собственному кабинету, задавая себе все новые вопросы. Нужно немедленно найти Васильева, показать ему фотокарточку. Васильев должен все знать, должен быть в курсе. Марьясов уже поднял трубку, но в последний момент передумал. Интуиция подсказывала, что это письмо не последнее, надо ждать продолжения, и надо, наконец, проявить выдержку. Это по-мужски. А продолжение непременно последует. Все разъяснится. Продолжение будет…
Вечером жена, нутром почувствовавшая напряженное нервозное состояние супруга, попробовала узнать, что происходит. «Ирочка, все нормально, – Марьясову стоило большого труда не сорваться на истерический крик, ответить вежливо. – Просто у меня много дел накопилось. Я устал, но мне ещё надо поработать». Он заперся в своей комнате, решив провести здесь эту ночь здесь, на кожаном скрипучем диване в полном одиночестве. Уже под утро он понял, что не заснет. Сбросив с себя клетчатый шотландский плед, он зажег свет и, приняв снотворное, скоро забылся странной тяжелой дремотой.
Худшие опасения подтвердились. На следующее утро Марьясов нашел в почтовом ящике новый конверт, но не стал распечатывать письмо в машине, в присутствии охранника. Лишь поднявшись в кабинет, бросив пальто в кресло для посетителей, он повернул ручку замка и, устроившись за письменным столом, нацепил на нос очки. Почтовые штемпели на конверте проставлены разборчиво, письмо опущено на местном почтамте два дня назад. Оторвав от края конверта узкую бумажную полоску, Марьясов вытряхнул из него новую карточку.
117 
