Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
126 
– Немедленно прекратите этот фарс! – нарочито спокойно велел «доктор». Более громкая речь могла бы спровоцировать преждевременный выстрел, а вот прежний, знакомый бывшему напарнику приказной тон зацепил-таки нужные крючки – лицо Николая дрогнуло, в глазах промелькнула растерянность. В тот же миг «доктор» вскочил, словно подброшенный пружиной, ударил ребром ладони по курку, одновременно вскидывая тяжелый револьвер – и тут же повалился навзничь от несильного, казалось бы, тычка в грудь.
Северное солнце еще не выкарабкалось из-под горизонта, но заря уже высветлила небо прозрачной волной, смывшей пепельный полумрак весенней ночи. Дмитрий Мушкетов потянулся, просыпаясь, и едва не грохнулся с ветки, на которой провел несколько отнюдь не спокойных часов.
Они с Талой пытались брести по вечернему лесу, пока не стемнело, но затем пришлось все же искать место для ночлега в редких прозрачных кронах. К счастью, несколько молодых невысоких псевдолиственниц попалось им на дороге прежде, чем сквозь подлесок стало невозможно продраться в сгущающихся сумерках, а по неровным стволам удалось вскарабкаться без особого труда. Уверенности это, правда, геологу не добавило: на что способен человек, может сделать и зверь. Впечатляющие когти «черных петухов» могли при надобности служить скалолазными костылями.
Померкли последние лучи заката, стихли тоскливые вопли сордесов, и начался кошмар. Каждый звук, каждый шорох в темноте казался исполненным неясной угрозы. Даже если бы в ночном лесу стояла тишина, геолог бы опасался не меньше, а тишины не было: что-то мелкое, невидимое скрипело, цокало, квакало, шуршало, бряцало кимвалами. Время от времени темноту прорезал, накатывая волнами, дикий дребезжащий писк, словно кто-то пытался отжать в центрифуге живую крысу. Заслышав его в первый раз, Мушкетов едва не свалился с ветки. В лагере, где молодой геолог провел прошлую ночь, такой какофонии не было: возможно, присутствие толпы людей сдерживало голосистую фауну. Постепенно молодой ученый свыкся с шумом и, к своему изумлению, забылся тревожным сном, то всплывая из его глубин, когда бдительное подсознание улавливало новые нотки в лесных шорохах, то вновь соскальзывая в наведенный усталостью ступор.
Теперь у него очень болела затекшая спина. А до земли было метров пять. Мушкетов ощутил себя кошкой, которую загнал на дерево ретивый фокстерьер.
Геолог поерзал на ветке, прикидывая, как бы половчее спуститься. Перед глазами болтались среди широкой светлой хвои «сережки» соцветий псевдолиственницы. Рядом с ними торчали сухие остатки прошлогодних, кажется, стручков: разделявшихся пополам длинных пакетиков с семенами. Некоторые явно погрызла мезозойская белка. Возможно, даже саблезубая.
– Димитри! – окликнула с соседнего дерева Тала.
Филиппинка свернулась клубком в развилке мощной ветви. Ей, кажется, было намного удобнее.
– Спускаемся! – махнул рукой геолог.
Неуклюже соскользнув со своего насеста, он повис на руках, болтаясь над грудой палой хвои, и разжал пальцы. Упал он удачно, повалившись набок в мягкую, пахнущую прелью кучу. Поднялся на корточки, отряхивая вконец изгвазданную шинель: за ночь капельки проступающей сквозь трещины смолы пропитали ее, и всякий мусор клеился к ней от малейшего прикосновения.
И замер.
– Тала! – проговорил Мушкетов, не поднимая головы. – Не спускайся!
– Почему? – спросила филиппинка, спрыгивая с ветки на ветку, чтобы приземлиться в ту же груду бурой хвои.
Вместо ответа геолог указал на одно из ближайших деревьев. Разумеется, путники не могли заметить в темноте того, что увидели теперь – если только этот знак не появился за ночь.
Но кору псевдолиственницы пробороздили следы когтей. В этом не было ничего удивительного: многие лесные звери точат когти о подходящие стволы. Вот только следы эти были свежими: живица еще не застыла, в ней бились огромные сине-прозрачные бабочки. А когти, оставившие их, – огромными, не меньше медвежьих.
Филиппинка окинула внимательным взглядом полосы смоляных капель.
– Не экек, – определила она. – Не знаю, какой это ханту.
Мушкетов с ужасом осознал, что привыкает к ее вавилонскому говору. Ханту, демоны – так она называла всех без разбору динозавров Земли Толля.
– Почему? – спросил он.
Тала согнула пальцы на манер куриной лапы, но безымянный палец прижала к ладони.
– Экек бьет рукой так, – пояснила она. – Три пальца. И тут три. Но у экек рука меньше. Бьет ногой, убивает. Руки, чтобы держать. Этот…
126 
