57 
— А вы чем занимаетесь?
— Я продаю картины.
— Ничего себе! Вот не знала, что Ли увлекся искусством. Ой, простите, не Ли, а мистер Макгрет.
— Я помогал ему разобраться со старым делом.
Мать Саманты прямо зашлась от смеха.
— Да что вы? Это с каким же?
— Мама.
— Я просто спросила.
— Подождете наверху, ладно? — сказала мне Саманта.
— Я, наверное, лучше домой.
— Эх, Ли. Так до самой смерти и не изменился. О господи, я сейчас лопну.
— Мама, можно тебя на минуточку? — Саманта утянула мать на кухню.
Поколебавшись, я тихонько пошел наверх.
Я не был здесь ни разу. В желто-коричневой спальне все еще напоминало о болезни хозяина: палка для ходьбы, тазик у кровати. На двери второй комнаты висела деревянная табличка: «Владения Джулии и Сэм».
Здесь стояла двухъярусная кровать, на ней два стеганых одеяла, стареньких и пропахших пылью. На стенах — обычные девчоночьи плакаты. На полу — большая сумка с надписью «Прокуратура, Квинс, Нью-Йорк». Молния наполовину расстегнута, внутри кое-как напиханные вещи, дезодорант, кроссовки.
Внизу уже орали.
Я просмотрел книги на столе. Мадлен Л’Энгл, «Морщина времени». Сэлинджер, «Над пропастью во ржи». Джуди Блум, «Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет». У Джули в школе были «друзья навсигда», если судить по надписи на рамке фотографии. На стене висел листок с номером — это Саманта участвовала в нью-йоркском марафоне в 1998 году.
Внизу орали все громче. Хлопнула дверь.
Через несколько минут вошла Саманта.
— Вот стерва!
Она закрыла лицо руками. Потом успокоилась и подняла голову. Отстраненно глядя на стену у меня за спиной, Саманта начала расстегивать пуговицы на блузке. Кофточка упала на пол.
— Помоги, пожалуйста. — Саманта повернулась ко мне спиной.
— Хочешь, я буду спать на верхней кровати?
— Не надо.
— По-моему, она тебе коротка будет.
— Ну… Наверное.
— Ты какого роста?
— Метр восемьдесят шесть.
— Да, это неудобно. Давай я туда полезу.
— Не надо.
— Точно?
— Точно.
— Ну и ладно. Если честно, мне не очень хотелось там спать. Это кровать Джули. — Мы помолчали. Я услышал, как она улыбается. — Ну и как оно, здорово, воспользоваться женской слабостью?
— Обалденно.
— Я вообще-то так не делаю.
— Несчастье заставляет нас совершать странные поступки.
— В койке.
— Ага.
— Да нет! «В койке». Ты что, никогда в эту игру не играл?
— В какую игру?
— Игру с печеньем. В которое бумажки про будущее кладут.
— Первый раз слышу.
— Читаешь предсказание и добавляешь: «В койке». Что, никогда так не делал?
— Я, значит, похож на бумажку с предсказанием?
— Был похож, когда это сказал.
— Что?
— Ну, это: «Несчастье заставляет нас совершать странные поступки».
— Это правда.
— Ладно. Но говорить так все равно глупо.
Я хотел обидеться, но тут увидел, что она улыбается, и улыбнулся сам. Сколько лет Мэрилин твердила мне: нельзя быть таким серьезным. Она бы от злости лопнула, если бы увидела, как я развеселился от одной глупой ухмылки.
Я сказал:
— Твои счастливые числа пять, девять, пятнадцать, двадцать два и тридцать.
— В койке.
— В койке. Я бог знает когда такое печенье ел.
— Мы в конторе китайскую еду дважды в неделю заказываем. Вот они их и привозят. Дрянь, конечно, но лучше, чем крекеры с арахисовым маслом.
— Хочешь, я тебя как-нибудь в ресторан свожу?
— А что, давай.
— Ладно.
— Договорились.
Тишина.
Она сказала:
— Нет, правда, я так не привыкла делать.
— Ты это уже говорила.
— Непонятно, что это такое? — Она привстала на локте. — Как ты думаешь? Чего это мы?
— Не знаю.
Она рассмеялась.
— Чего?
— Жалко, ты себя в зеркале не видишь.
— А что такое?
— У тебя на роже написано: «Вот черт, теперь она решит, что это я всерьез». — Она упала на спину, хохоча во все горло. — «Что я наделал!»
— Я ничего такого не думал.
— Как скажешь.
— Не думал!
— Все, поверила. Просто у тебя вид был смешной.
Я улыбнулся:
— Как скажешь.
Она затихла и вытерла глаза.
— Вот теперь мне полегче.
— Я рад.
Она кивнула и серьезно посмотрела на меня:
— Мне как-то не хочется сейчас это все осмысливать. Хочется просто перестать плакать.
57 
