Особенно,... 
62 
— Ладно.
— Спасибо.
— И все равно, тебе нужна не я.
— Тогда скажи, кому мне звонить.
— В полицию.
— Твой отец сказал, они ничем не смогут помочь.
— Они сделают больше, чем я. Ты ведь даже не в моем районе.
— И что теперь?
— Я…
— Ты единственная в курсе того, что происходит. Мы еще не сделали экспертизу ДНК и не разобрали журналы.
— Так, стоп. А я при чем?
— Он наверняка говорил с тобой о расследовании.
— Вскользь. Но…
— Значит, ты в курсе, хочешь ты того или нет. И не говори мне, что тебе плевать, чем дело кончится. И кончится ли вообще.
— А мне плевать.
— А я тебе не верю.
— Не хочешь — не верь.
— Он бы хотел…
— Слушай, только не начинай.
— Я уже начал. И ты начала. Это было его расследование, но он умер. И мы должны закончить начатое. Мне нужна твоя помощь.
— Не могу я! — Она заплакала.
Я вдруг понял, что кричу или, по крайней мере, очень на нее давлю. Попробовал извиниться, но Саманта и слушать не стала.
— Ты вообще, что ли, ничего не понимаешь? Я не хочу с этим связываться.
— Прости меня, пожалуйста…
— Заткнись! Плевать мне на дело. Понял? Насрать! И на дело, и на письмо твое, и вообще на все! Оставь меня в покое! Ты понял?
— Я…
— Просто скажи, что ты понял. Я ничего другого слышать не желаю.
— Я понял, но ведь…
— Я не желаю слышать! Все, я вешаю трубку, и проехали.
— Погоди!
Она уже не слышала. Из трубки раздавались короткие гудки.
Я позвонил в полицию. Оператор не понимал, чего я от него хочу. Пришлось взять письма (вернее, копию первого письма, само оно осталось в лаборатории) и тащиться к метро на Западной Двадцатой улице. В полиции затеяли ремонт, и дежурный сержант ни слова не расслышал. Он направил меня к полицейскому в соседнюю комнату, подальше от грохота.
— О как, — сказал полицейский. Похоже, он совсем очумел от моей истории. — То есть, я так понял, вы с кем-то в Квинсе уже общались?
— Мы пытались отыскать… Знаете, мне не хочется показаться невежливым, но, может, я могу с кем-то еще поговорить?
Он посмотрел на меня, потом на письма.
— Подождите.
Я ждал его и наблюдал, как за пуленепробиваемым стеклом женщина допрашивает взъерошенного подростка. За ее спиной висел плакат с поздравлениями Десятому округу, который вновь продемонстрировал рекордно низкие показатели преступности. Еще там были статистические данные, а рядом — фотография башен-близнецов.
Полицейский вернулся. Судя по жетону, его звали Воззо.
— Я снял копии, — сказал он, возвращая мне письма. — Пусть будут у нас, вдруг автор сделает что-нибудь противозаконное. Скорее всего, кто-то просто дурачится. Вы не пугайтесь особенно.
— И все?
— К сожалению, больше ничем помочь не могу.
— Просто дурачится? Непохоже как-то.
— Я понимаю, и мне хотелось бы сделать больше. Но к сожалению, в этой ситуации мы совершенно ничем не можем помочь. В этих письмах ничего такого нет.
— И больше никто не…
— Сейчас все заняты.
Статистика преступлений, идущие на убыль показатели и башни-близнецы напомнили мне то, что начал объяснять когда-то Макгрет. После 11 сентября полиция работала по-другому. Пара писем с угрозами, нераскрытые убийства — никому до них не было дела.
— Могу я вам еще чем-нибудь помочь?
— Нет, спасибо.
— Хорошо. Если что, звоните, вот моя карточка. — Он показал мне листки с копиями: — А это я подержу у себя.
Я был уверен, что он подержит их у себя, пока не дойдет до ближайшей урны. Но что мне оставалось? Я поблагодарил его еще раз и поехал обратно в галерею.
Остановиться я уже не мог и потому решил заняться изучением той единственной улики, которая у меня сохранилась, — рисунками. Мы с Руби так и не разобрали оставшиеся коробки, а те, что разобрали, просмотрели только мельком. На этой карте я надеялся отыскать дорогу к Виктору Крейку.
Я закрыл галерею, поймал такси и поехал на склад. Расписался на входе, сел в лифт, поднялся на шестой этаж и пошел по коридору, залитому светом люминесцентных ламп. Здесь, на складе «Мосли», хранилось большинство картин и прочих произведений искусства в Нью-Йорке. В каждой комнате можно было найти работы Климта, Бранкузи, Сарджента.[35] В каждой комнате приборы контролировали температуру и влажность, ультрафиолетовое излучение, уровень шума и вибрации. 5670 баксов в месяц. И я хранил тут рисунки Крейка — а больше нечего было. Тридцать коробок. Десять месяцев напряженной работы. Напряженной как физически, так и эмоционально.
62 
