— Ага. Но его нет, и он не подтвердит, ведь так?
— Не знаю. Иногда мне кажется, он всегда будет с нами.
На следующий день к полудню, гоня перед собою коней, они въехали в Бокилья-и-Анексас. Бойд остался с лошадьми, а Билли сходил в лавку, купил сорок футов четырехмиллиметрового шнура из сизальской пеньки {66} на оголовья. Когда вошел, женщина за прилавком отмеряла материю, сматывая с рулона. Придерживая край ткани подбородком, она растянула ее на длину руки, а потом отрезала ножом по линейке, сложила и придвинула по прилавку молоденькой девушке. Девушка нехотя выпустила из кулачка свои деньги, среди которых были серебряные песо и скомканные бумажки, медяки и даже старинные тлакос, {67} женщина отсчитала нужную сумму, поблагодарила ее, и девушка ушла, зажав сверток с тканью под мышкой. Когда девушка вышла, женщина подошла к окну и долго смотрела ей вслед. Она сказала, что материю девушка купила для своего отца. Билли отозвался в том смысле, что из нее получится хорошая рубашка, но женщина сказала: нет, материя пойдет не на рубашку, а на обивку гроба. Билли бросил взгляд в окно. Женщина сказала, что семья этой девушки небогата. А всех этих глупостей она набралась, работая у жены асьендадо, вот и потратила теперь все деньги, что копила на boda. [386] Девушка со свертком ткани под мышкой уже перешла к этому времени улицу. На углу стояли трое мужчин, которые при ее приближении отвернулись, но, когда она прошла, двое стали смотреть ей вслед.
Братья сидели в тени беленой глинобитной стены и ели завернутые в промасленные бурые бумажки фахитос, купленные у уличного торговца. Пес наблюдал. Пустую бумажку Билли скомкал, вытер руки о джинсы, достал нож и, раскинув руки в стороны, отмерил нужную длину шнура.
— Останемся пока здесь? — спросил Бойд.
— Ага. А что? У тебя где-нибудь свидание?
— А почему бы не перейти вон туда? Аламеда все-таки… бульвар, деревья…
— Ну давай.
— Как ты думаешь, почему они на коней свои клейма не поставили?
— Не знаю. Их уже, наверное, по всей стране раз двадцать перепродали.
— Надо бы нам свои поставить, а?
— Да чем же, интересно, ты их клеймить собрался?
— Не знаю.
Билли отрезал кусок веревки, отложил нож и согнул веревку по форме нахрапника. Бойд сунул в рот последний уголок фахито, сидит жует. {68}
— И что, интересно, они кладут в эти фахитос? — сказал он.
— Кошатину.
— Кошатину?
— Конечно. Ты заметил, как на нас пес смотрел?
— Да ну, не может быть, — сказал Бойд.
— А кошек ты на улицах видишь?
— Сейчас слишком жарко. Будут тебе кошки в такую жару по улицам шляться.
— А в тени ты их видел?
— Ну, где-нибудь, может, прячутся, где тень погуще.
— Да ты, вообще-то, здесь хоть сколько-нибудь кошек видел?
— Ты бы не стал есть кошатину, — сказал Бойд. — Да и смотреть, как я бы ее ел… Неужто смог бы?
— А вдруг?
— Да ну тебя.
— А что? С хорошей голодухи я бы…
— Но сейчас-то ты не такой голодный.
— С чего ты взял? Ты сам-то разве был не голодный?
— Ну, как бы да. Но теперь наелся. Но мы же ели не кошатину, правда?
— Нет.
— А если бы это была кошатина, ты бы это распознал?
— Ясное дело. И ты бы тоже. А ты вроде хотел перейти на бульвар.
— Тебя жду.
— А вот ящерица тоже, — сказал Билли. — Ее поди отличи еще от курятины.
— Ну тебя к черту, — сказал Бойд.
Они перевели лошадей через улицу под сень деревьев с побеленными снизу стволами, там Билли занялся примеркой оголовий, специально не обрезая волочащуюся лишнюю веревку, чтобы можно было на нее наступить, если конь вдруг решит гульнуть; Бойд улегся на выжженную жалкую травку, за неимением подушки положил голову на пса и уснул. Весь остаток дня на улице никто не появлялся. Билли надел на коней оголовья, привязал их и подошел к Бойду, тоже растянулся на траве и довольно скоро тоже уснул.
Под вечер одинокий всадник на коне, явно для него слишком хорошем, остановился на улице против бульвара, оглядел спящих и оглядел их коней. Наклонился, сплюнул. Потом развернулся и ускакал туда же, откуда явился.
Проснувшись, Билли приподнялся и поглядел на Бойда. Бойд лежал на боку, с псом в обнимку. Билли протянул руку, поднял валявшуюся в пыли шляпу брата. Пес открыл один глаз, посмотрел на него. По улице к ним приближались пятеро всадников.