Особенно,... 
132 
Мы перестали спать. Мы заболели тяжелой формой мизантропии. Нас перестали радовать деньги, страховка, социальные льготы и все возрастающие премии. Каждый день мы ощущали медленное, нечеловечески упорное воздействие. Коньяк не спасал. Первым сломался Петр. Внезапно он перестал с нами разговаривать, обедать садился за отдельный стол, а потом вдруг уволился, полностью посвятив себя орхидеям. Как-то мы встретили его на улице — судя по мутному взгляду, вялым движением и отсутствцющему выражению лица он и сам превратился в растение.
Нас осталось трое. Мы были поглощены Теорией. Мы хотели узнавать мозгоклюев в толпе. С помощью умелого в психологии Георгия мы вычислили их основные признаки: они не помнили своего детства и не смеялись шуткам. Шутки у них были, но какие-то другие, с неуловимым смыслом. Они иначе понимали значение хорошо знакомых нам слов, сочетая их самым странным образом. У них была своя орфография. Кроме того, какая-нибудь из их конечностей постоянно отбивала ритм. Они не любили тишину. В кафе, на улице, в машинах — повсюду играла громкая музыка, и оказавшись вне ее, они нервничали и постукивали подошвой по полу или барабанили пальцами по столу.
Судя по телевизионной рекламе, они постоянно заботились о чистоте своего тела, покровов и жилища, стараясь вытравить химикатами и убить все запахи человеческого дома. Они даже питались по-особенному, под видом диеты запрещая все натуральные продукты, превознося все безвкусное: кофе без кофеина, искусственное масло, обезжиренное молоко, фальшивое пиво. Они боролись с мужскими и женскими признаками: объявили войну целлюлиту, провели кампанию против пивного животика.
Близилось лето. Башня по ночам походила на сияющий бамбук. По вечерам мы шли в соседний парк, пили кислое вино и шушукались как заговорщики.
— Когда же все это началось? Кто может вспомнить?
— Может, когда мы не стали делать прививку?
— Быть может, полгода назад? Нас внезапно пригласили на работу…
В один из таких вечеров Георгий внезапно встал, возведя глаза к небу. Нам почудилось ледяное дыхание ветра, шорох жестяных крыл. Георгий дико вскрикнул, схватился за голову и ринулся в ночь куда-то по направлению к телебашне. Мы пытались догнать его, но не смогли. О дальнейшей его судьбе нам ничего не известно.
* * *
Начиналась осень. Мы с Еленой подумывали бросить работу, но нас что-то удерживало. Тем временем заметные перемены начались и в обществе. Куда-то стали исчезать запахи. В транспорте от нас отсаживались подальше, словно мы дурно пахли. В городе стали проводить масштабные акции по замене старых книжек на новые. Огромной популярностью начали пользоваться дешевые книжки и мыльные сериалы. Миллионы домохозяек орошали мягкие обложки своими слезами. Мужчины же отдавали предпочтение фильмам, в которых кровь текла рекой и ежесекундно раздавались сочные удары.
Кстати пришлось сообщение об эпидемии птичьего гриппа, деталь уютно легла в паззл. Было очевидно: мозгоклюи занесли его на нашу планету на своих крыльях. Другим летающим тварям, кроме мозгоклюев, на планете не было места.
Мы с Еленой гуляли по вечерам, шуршали осенними листьями, переходили на водку и шептались, шептались, понимая, что сходим с ума. Мы сидели в кафе. Хриплый музыкант надрывался, исполняя «А белый лебедь на пруду…» — песню, отвечавшую нашим птичьим мыслям и потому тревожащую.
— Когда же… Как же…
— Может, еще раньше? Вы обратили внимание…
— Тс-с…
Я, наклоняясь к ее уху, пьяно сипела:
— Сияющая птица.
— Это он.
— Мозгоклюй.
— В лапах у него вилка. И череп.
— А может, еще до того?
Осененная догадкой, Елена впервые за все наше знакомство повысила голос:
— Невермор?..
— «Золотой петушок»!..
Тихо расходились мы по домам, подавленные, словно в каждом из них нас ждал покойник. Тревожно было на душе, муторно и неспокойно.
Этой ночью мне приснился сон. Мне привиделось, что я становлюсь частью железной птицы, одной из ее голов, шея моя покрывается стальными перьями, бронзовеет, и я не могу произнести ни одного человеческого звука, из горла доносится только металлический клекот, и скребут где-то внизу мои стальные когти… Что самое ужасное, это было приятно.
Утром следующего дня на работе меня ждал последний удар. Не знаю, какие испытания подстерегли ее этой ночью, могу только догадываться, что она сопротивлялась — и была повержена. Елена перестала реагировать на действительность. Избрав привычный способ защиты, она ушла в себя. Глаза ее были полузакрыты, и, покачиваясь на стуле в неслышном ритме, она слегка улыбалась.
132 
