Особенно,... 
131 
Я списала это на ошибки редакторов и издателей.
Елена с задумчивым видом курила, глядя на лысые макушки деревьев. Лишь зная ее, можно было понять, что она чем-то озабочена.
— В чем дело? — спросила я.
— Ты понимаешь, — она пожала плечами, — так странно, я заметила, что хорошо сделанные тексты почему-то не проходят. Как будто они (кивок наверх) специально отвергают все, в чем есть хоть искра разума. Тебе не кажется, что и тексты к нам стали поступать с каждым разом все более беспомощные? Словно авторы мимикрируют под чьи-то запросы.
Подумав, мы сочли это признаком начальственного самодурства.
Следующую вводную дал Георгий.
— Слушайте, — сказал он, очищая ботинки от снега, — я уже привык, что повсюду, тут и там, значительные посты занимают на редкость неумные люди. Более того, я свыкся с мыслью, что чем больше человек получает денег за работу, тем меньше умеет. Но в последнее время даже мои знакомые, вроде приличные люди, стали вести себя как-то странно. Я знал талантливых режиссеров, умных прозаиков и хороших детских поэтов. И вдруг они один за другим стали нести какую-то ахинею. Похоже на эпидемию.
— Что касается меня, — сказал Петр, — я не понимаю, что происходит с орфографией и пунктуацией. Почему вдруг все стали писать с чудовищными ошибками?
Поговорили — и забыли.
Весь следующий месяц мы чувствовали себя матросами на тонущем судне. Нам приходилось ежедневно сопротивляться стремительному потоку отборной чуши. Но как мы ни затыкали пробоины, он становился все мощнее, изливаясь на наши головы водопадом бессмыслицы. Теперь нам приходилось читать тексты такого содержания, что кровь стыла в жилах.
Глупость бывает самых разных видов. Среди глупостей самая удивительная разновидность — космическая. Знакомо ли вам ощущение открывшейся бездны, тонкого писка в голове, сбоя команд, страха и невозможности осмысления происходящего? Сталкиваясь с космической глупостью, испытываешь священный трепет. Перед тобой разверзается черная дыра, которая то ли поглощает, то ли изливает из себя потоки первозданного хаоса. Видеть такую глупость — все равно что смотреть на сильный шторм в море. Жутко, удивительно, совершенно в дикой своей красоте.
Башня оттаяла, став похожей на гигантский шприц с востреным кончиком, впившимся в рыхлое седалище неба. К этому времени мы и сами стали подозрительно туго соображать, словно игла телебашни ежедневно впрыскивала нам в мозг морфий или холод ментола. Полы и стены в здании вибрировали: невидные и неслышные, проносились в них сильные магнитные токи, шипело электричество и пульсировали радиоволны. Паркет вспучивался, а нас била мелкая дрожь.
Каждый вечер мы собирались вместе и промывали мозги крепкими напитками. За глотком дезинфицирующего коньяка мы разговаривали, обсуждали свое недоумение, свое тяжелое состояние.
— Обращали вы внимание на рекламу? — говорила Елена, с полузакрытыми глазами прихлебывая коньяк. — Мне порой кажется, что это какой-то шифр. Азбука морзе. Порой, когда я читаю рекламные плакаты, я чувствую, что в голове у меня крутится патефонная пластинка, и внезапно игла проигрывателя начинает перескакивать по бороздкам…
Постепенно из этих разговоров возникла Теория.
Теория, как это иногда бывает, родилась из анекдота. Увы мне, ее жалкому создателю!..
— Я считаю, — мрачно сказала я однажды, тяжело облокотившись на стол и ощущая благотворное воздействие алкоголя, — что наш начальник — космический идиот.
Мы понимали друг друга с полуслова, перебрасываясь мыслями, как в детской игре: хлоп в ладоши — мячик летит в небо — хлоп, мячик пойман.
— Точно, — сказал Георгий. — Он думает иначе, чем мы. Инопланетянин, определенно.
— Он выедает мой мозг. — сказала я.
— Мозгоклюй, — сказал Петр.
— Да, — сказала я. — Страшная ночная птица с железными крыльями, прилетающая и клюющая человека в темя. После этого человек становится совсем другим.
— Он сам становится Мозгоклюем, — грустно кивнула Елена.
— Орел, клюющий Прометея в голову.
— И гадящий на нее.
— Мозгоклюй.
Слово было произнесено.
За ежевечерними возлияниями теория обрастала подробностями. На улице мы пугливо шарахались от рекламных щитов, как некогда лошади шарахались от автомобилей. Дома мы не включали телевизор: нам было страшно. Мы не читали решений депутатов Думы, новостей и колонок редактора. Мы вздрагивали при виде начальника. Мы с опаской открывали новый текстовой файл, зная, что найдем там что-нибудь пугающее, и, конечно, находили описание вроде: «Яйца в одной корзине — это мы в нашем государстве. Какие мы яйца, куда нас несут, не уронят ли, что из нас вылупится, и какие яйца несем мы сами». И подпись — М. Клюев.
131 
