Особенно,... 
114 
Наслаждался он новым назначением недолго, а потом пришел ему в голову дельный замысел. Стал орать с балкона речи, поднимать национальный дух.
Завел канцелярию, новые праздники учредил, с ликованием.
Для начала решил собрать всех, кто сидит в ненормальной больнице и вывезти из города на поселения. А вместе с ними и неполноценных дармоедов, вроде бабок, что прикармливают кошек и голубей на городскую пенсию, или таких тунеядцев, которые дома сидят над книжками или того
хуже — сами втихую сочиняют. В общем — для каждого сорта свой параграф. А особливый параграф — для жидов. Очень, юнкер вы мой, жиды народ трудновоспитуемый. Беда с ними. Все люди, как люди, а у жидов, кого ни возьми — ну просто каждый человек — жид. Позорище.
Канцелярия заготавливала списки — воняло из окон огарками и чернилом.
На черные подворья пригнали тяжелые подводы, собрали народные конвои — бравые молодцы, закатаны рукава, нашивки на воротах, где промаршируют — там бело от плевков. А в глазах — скука вековечная, тоска стоячая. Выросли те детишки, юнкер.
Вывесили повсюду списки и приказ: тем, кто не из больницы, явиться в указанный день по адресу, взять с собой носильные вещи, какие получше и ценности у кого какие есть.
Ехать, юнкер, так ехать.
Чтоб ни одна золотая коронка не ускользнула от городской казны.
Народ покорный — пошли, понесли. Кто сдуру в бега ударился — тех Догнали, тиснули в пересыльную тюрьму, жандармы их били, говорят, до кровохарканья. А нечего бегать.
С чего Магуль начал всю эту возню?
Во-первых, деньги. Во-вторых — имя свое прославить — реформатор, друг народа, потомки обзавидуются. За чистоту нации ратует, ночей не спит.
Но благонадежные шептались, что есть и третья причина.
После Анны, Магуль женился на вдове с ребенком — дочка у нее была от первого брака, Мария.
Девчонка, как девчонка. Я ее видел: рыженькая, приятная. Что мама с папой скажут — все делала.
И вдруг все под откос — и смеется чаще, и в глазах синих словно метель, и собираются во дворе прохожие люди, травят байки, собаки приблудные кормятся, всем хорошо.
А сама она — крылатая, неприрученная, возьмет отчим за руку — отдергивает ладонь и прячет под передник.
Учитель танцев жаловался Магулю, что на уроках она напевает незнакомые песенки, зыбкие, вольные. И страшные.
По докторам водили девчонку — а она смеялась докторам.
То ли на плоской крыше, оплетенной хмелевыми лозами, танцевали двое в зарничную ночь.
То ли следы чужой, некованной лошади отпечатались в палисаде. То ли вышла дочь к семейному завтраку, а на рыжей челке вянет вересковый венок. И от не снятого на ночь платья пахнет дальними
лугами, багульником, кобыльим молоком, дымом, волей, юнкер, вольной волей, где не женятся и не выходят замуж…
Мать брякнет серебряную ложечку с вензелем на блюдце: "Это что такое?"
" — Дикий Охотник брал в седло прокатиться."
" — Когда?!"
" — Во сне.
"— А какой он из себя, этот твой ухажер?
— Седой, мама, молодой, а седой…
Отчиму на шею вешается, днем шелковая, а к вечеру — как сглазили девку — снова Мария крылатая.
И ни словечка из нее не вытянешь — ведь не одна она по ночам бродит.
Мало ли о чем судачат в пивных.
В одну из облав к тем магулевым ребятам-закатанным рукавам попала Анна.
Магуль расцвел, пропал в больнице на два часа, вышел перекошенный, ушибленную руку втискивая в перчатку. Анна осталась сидеть в каморе с разбитой скулой. Ни слова о сыне не сказала.
Лесное убежище к тому времени Рошка отстроил, как картинку. Как взяли Анну — в доме устроили засаду.
Но Рошка не возвращался домой. И на лесопилках и в каменоломне, где он обычно подрабатывал, его тоже не видели.
А на черных подворьях грудами валялись отобранные у чудиков вещи.
Башмаки стоптанные, куклы, зеркала, тюки с зимними пальто, баулы с елочными игрушками, связки книг, детское приданое, соломенные шляпы, склянки с лекарствами, женские косы и кудри всех мастей. Я сам видел, юнкер, двор больницы, где согнанных людей кормили баландой из ботвы, по
черпаку на нос. Ничего, на поселениях будем кормить по-божески. Мы ж не звери.
Я поселился на постоялом дворе, на барахолке купил гражданское платье.
Однажды ночью перепугался спросонок: внизу галдеж, народ вывалил из комнат полуодетый.
Чтобы не попасть в толчею, я высунулся из окна, мое как раз выходило на площадь.
114 
