Особенно,... 
547 
– Приятных тебе кошмаров, – неприязненно бросил Эразмус, брезгливо перекрестил меня на расстоянии и удалился величественной поступью, то и дело оскальзываясь на кочках и подбирая рясу, пристающую к цепкими репейным головкам.
– И переночую… – пробормотала я себе под нос – уже далеко не столь уверенно.
Мне доводилось ночевать на кладбищах, в могильных склепах, чашобах и урочищах, вурдалачьих берлогах, домах с привидениями, перекрестках трех и более дорог, чистом поле, постоялых дворах (что самое ужасное, ибо заснуть там не удавалось ни до полуночи, ни после – мешали клопы и пьяное пение других постояльцев). По сравнению с ними щедро оплаченная ночевка на берегу утиного пруда казалась подозрительнее бесплатного сыра. Следовало удвоить, утроить, учетверить бдительность. Хотя… если это ловушка и дайн Эразмус надеется уничтожить меня (в девятый раз!) окончательно и бесповоротно, то он выбрал самое неудачное место для засады, – кругом, насколько хватает глаз, чистое поле с высохшей почти до основания травой. Бесшумно не подкрадешься, внезапно не выскочишь.
Нет, дайн не дурак… видно, тут что-то другое.
Присев на корточки, я почеркала землю кинжалом, набрасывая острые углы пентаграммы. Пять-шесть пассов, пара заклинаний – и во мне снова закипело беспокойное раздражение.
Что за липовую работенку всучил мне фанатичный святоша? Нет здесь никакой нечисти. Нет и не было. И никого тут не убивали за последние сто лет. Подняв с земли маленький камушек, я пробормотала формулу и кинула его в центр пруда. Бултых! Утки наперегонки рванулись за аппетитным звуком.
В висках кольнуло. Так я и знала! Два локтя в самом глубоком месте! Я искренне позавидовала буйной фантазии человека, чей не в меру болтливый язык населил пруд «злобными и прожорливыми» чудищами. Пропавших детей могли украсть разбойники, задрать упыри или бродячие собаки; наконец, они могли попросту сбежать от родителей и пристать к проходящим мимо деревни кочевникам… да мало ли что еще.
Сбивала меня с толку одна-единственная деталь – что-то не слыхала я, дабы упыри, отобедав, снимали с жертв обувь и художественно расставляли ее по берегам прудов. Да и детям без лаптей далеко не уйти.
«А, утро вечера мудренее», подумала я и стала устраиваться на ночлег.
Стемнело. Утки, потряхивая хвостами, выбрались из воды и, чинно переваливаясь и покрякивая, цепочкой потянулись в деревню.
Расстелив одеяло на охапке камыша, я подремывала, вполуха прислушиваясь к шелесту высокой травы, по которой, не отходя далеко, бродила Смолка. Ни чудищ, ни дайна во главе воинствующей толпы. Тишина и покой.
Солнце скрылось за горизонтом, как тлеющий уголь под пеплом, и тут же чья-то невидимая рука распахнула двери ночи, впуская ее холодное дыхание на притихшую землю. Ветер с шелестом пересчитал камышины, взъерошил Смолкину гриву, ледяными пальцами пробежался по моим плечам.
Неохотно поднявшись, я побрела к пруду, где, как мне помнилось, лежало у самого берега то ли полусгнившее бревно от мостков, то ли толстый сук дерева, годный на растопку. Заскучавшая лошадь увязалась следом, жарко дыша в спину.
В темноте пруд выглядел и вовсе неприглядно. Смолка понюхала воду, но пить не решилась, только вопросительно посмотрела на меня. Я развела руками – мол, и хозяйка на сухом пайке. А не найдет бревно – останется и без жареной колбасы.
…Это ощущение нахлынуло внезапно. Как человек догадывается о приближении грозы по внезапной духоте и тяжести в висках, так опытный маг безошибочно чует надвигающуюся на него волшбу. Я замерла, краем глаза уловив стертое движение на той стороне пруда, тут же отозвавшееся знакомым посасыванием под ложечкой.
Движение повторилось. На сей раз я разглядела его отчетливо – словно на секунду сгустился и помутнел кусочек воздуха… сначала один, потом другой… несколько одновременно… десятки, сотни, тысячи вспышек, разбивших мир на осколки и составивших заново – в ином порядке.
Пруд раздался вдаль и вширь, берега прыснули в разные стороны, как вспугнутые зайцы, запах гниющего ила сменило свежее дыхание леса, вода просветлела и в ней отразились деревья и кусты.
Я стояла на берегу озера.
Там, у пруда, догорал закат, здесь же небо только начинало светлеть, и в утренней тишине и безветрии полз по зеркальной глади легкий туман, дышавший теплом и влагой.
547 
