150 
– Спать… спать… спать…
Белла Петровна поставила канистру на землю и опухшими, водянистыми пальцами открутила крышку. В нос шибануло характерным бензиновым смрадом.
Налетевший ветер наклонил иву к иссохшему пруду, расшатал больные корни и почти вывернул, но отступил. Он вернется, чтобы довершить начатое.
– Скорей, скорей… помоги! Сна… сна… беда стоит на вашем пороге… покоя… покоя не знать… братняя кровь сладкая. Сладкая! Но ты помоги. Мне. Он обманул. Сказал – поможет. А бросил. Нелься так!
– Нельзя, – согласилась Белла Петровна, не представляя, впрочем, о ком речь. Она торопилась исполнить задуманное. И спеша, расплескивала бензин на корни древесные, на тряпье, на ветви и ствол, равно как и на бильвизу, окончательно утратившую всякое сходство с человеком.
– Отпуссти… отпусти!
– Отпущу. Будет больно!
Спички громыхали в коробке, а он все никак не открывался, когда же открылся, то спички рассыпались и вмиг намокли. Пришлось вытаскивать второй коробок, а потом и третий.
Если бы бильвиза не следила за каждым движением Беллы Петровны. Если бы не смотрела с такой отчаянной надеждой…
Нельзя обманывать чужие надежды.
Но разве получится убить?
Получится.
– Скорей, скорей, – прошелестела ива, роняя жухлые листья в бензиновую лужу. – Скорей же…
Чиркнула спичка. Вспыхнул огонь.
– Извини. Пожалуйста, – сказала Белла Петровна, разжимая пальцы.
Она успела отступить на шаг, прежде чем пламя обняло бильвизу.
Та закричала.
Горели воздетые к небу руки, рассыпались пеплом, летели к пруду, падали, покрывая мусорные кучи сероватым снегом. Пылала ива, щедро раздаривая узкие клинки листьев. Шкворчала омела, брызгая зеленым соком, ломаясь в огне с хрустом, как ломались крысы.
Белла Петровна смотрела.
Она не отступила, даже когда огонь метнулся к ней под ноги, чуя запах горючего, когда заглянул и подбросил в воздух канистру, которая лопнула с оглушительным хлопком. В воздухе запахло паленым пластиком. Лишь когда от невыносимого жара занялись волосы самой Беллы Петровны, она очнулась и отступила дальше.
– Родилась я ночью, густела мгла,
Вдаль уводят мои дороги…
Белла Петровна заплакала. Слезы летели по щекам и падали на руки, почему-то красные, покрытые волдырями ожогов.
…Под утро мать моя умерла.
Беда стоит на нашем пороге…
Огонь успокаивался. И когда он улегся на черном выжженом пятне, Белла Петровна развернулась и пошла прочь. Она смотрела на свои ладони, кожа на которых лопалась, и думала, что вряд ли сумеет дойти до дома. И поэтому отправилась в больницу.
Она хотела поймать такси, но машины убегали.
Наверное, это было справедливо. Потом пошел дождь. Он нежно, аккуратно, омывал раны, унося пепел, смрад гари и боль. Белла Петровна улыбалась небу.
Возможно, она никогда больше его не увидит…
В больнице ее встретил Вершинин, и это тоже было правильно, хотя сама Белла Петровна не сумела бы объяснить, почему именно. Но вид доктора, пусть и одетого не в халат, но в джинсы и клетчатую рубашку, ее успокоил.
– Здравствуйте, – сказала Белла Петровна и вывернула ладони, показывая лопнувшие волдыри и желтые сгустки сукровицы. – Я вот… нечаянно.
– Я тоже, – Вершинин коснулся руки, что висела на привязи. – Нечаянно. Идемте.
Она пошла за ним, ничуть не сомневаясь, что этот человек сумеет помочь.
Хорошо бы Юленьке. А сама Белла Петровна потерпит как-нибудь. Боль не так и сильна.
Перевязывала медсестра. Она явно нервничала, то и дело бросала взгляды то на Вершинина, то не Беллу Петровну, но с вопросами не лезла. А потом и вовсе исчезла.
– Пить хотите? Есть чай. Есть вода. И спирт тоже есть.
– Спасибо, но… мне, наверное, мужу позвонить бы.
Вершинин раскачивался на стуле, и стул трещал, но не разламывался. Что-то изменилось в докторе, но Белла Петровна не могла никак понять, что именно.
– Знаете, – он поднял руку. – Я наверное, не смогу больше оперировать. Повредил глубокий сгибатель пальцев. Они там думают, что все восстановится. Но такого не будет. Мой сторож меня сторожит. А ваш будет сторожить вас. Это правильно.
Белла Петровна перевела взгляд на свои ладони, забинтованные, они напоминали две клешни в кольцах грязных манжет.
150 
