— Я подумал, ребенок — это стоящее вложение в будущее, которого у меня не было, — вздохнув, продолжал Цезарио. — Но я обманывал себя. На самом деле я думал только о том, чего хотел. А хотел я тебя…
Но Джесс не собиралась слушать эту часть его объяснения. У нее было ощущение, будто ее собственная жизнь рухнула, разбившись на тысячи мелких кусочков. Все оказалось совсем не так, как она себе представляла! Прекрасный медовый месяц в Италии обернулся просто отвлекающим средством! Цезарио с самого начала обманывал ее! Он не собирался быть здесь ни как муж, ни как отец ее ребенка. Он не собирался быть здесь вообще…
— Значит, все, что ты мне говорил, было ложью, — заключила она.
— О да! Твой бог — честность, — не удержался от сарказма Цезарио. — Я не пытаюсь приуменьшить свою вину. Я действительно был не прав.
— Теперь поздно извиняться. Я замужем за тобой, и я беременна.
Они молча смотрели друг на друга. Джесс вдруг показалось — она видит Цезарио впервые. Он был потрясающе красив, но абсолютно непостижим, с глубинами, в которые она не могла заглянуть…
— Мы можем расстаться прямо сейчас, если хочешь… это не проблема, — наконец сказал Цезарио. — Я готов.
Джесс вздрогнула, как если бы он прижал раскаленный прут к ее коже. Ей захотелось закричать на него. Да-да, закричать, как простой торговке рыбой! Его предложение лишний раз подчеркивало, чем был для него их брак — не больше чем деловым соглашением. И только гордость помогла Джесс сдержаться. Теперь он возвращал ей свободу, поскольку их союз был лишь временным отвлечением для мужчины, чья жизнь могла прерваться в любой момент.
Короче, он показал ей на дверь. Вежливо дал понять: хотя он и лгал ей, это, в сущности, было не важно. Он не стремился удержать ее…
— Ребенок… — с горечью выдохнула Джесс.
— Мне жаль, что я втянул тебя в это… Действительно, вышло не слишком удачно… За исключением денег… Но это все, что я могу тебе сейчас предложить.
Собрав остатки гордости, Джесс выдавила из себя саркастическую улыбку:
— Деньги? Мне не нужны деньги!
— На этой неделе я переписал Холстон-Холл на твое имя.
Джесс вздрогнула. Его сосредоточенность на финансовой стороне просто поражала. А ее чувство потери было настолько глубоко, что ей казалось, будто она тонет.
— Надо же, я стану обладательницей фамильного дома Данн-Монтгомери! Какая прелесть! — воскликнула она в попытке спрятать за смехом боль.
— Что в этом смешного?
Джесс выставила вперед ногу, принимая театральную позу.
— У меня как-то не было случая сообщить тебе, что на самом деле я — урожденная Данн-Монтгомери. Роберт Мартин женился на моей матери, когда мне было десять месяцев. Но я не его ребенок. Мой отец — член парламента Уильям Данн-Монтгомери… Хотя не думаю, что когда-нибудь он признает меня своей дочерью. Он был студентом, когда моя мать забеременела от него…
— Так вот почему Люк крутился возле тебя на свадьбе… Он знал — ты его сестра, — хмурясь, пробормотал Цезарио. — Боже мой! Так ты поэтому вышла за меня замуж? Чтобы получить Холстон-Холл?
Пораженная его словами, Джесс потеряла дар речи.
— Именно это и могло быть самой привлекательной частью в твоем положении, — сделал окончательный вывод Цезарио.
Джесс побледнела:
— В моем положении?..
— Разве ты не сказала — как это здорово, унаследовать фамильный дом Данн-Монтгомери, тогда как твой отец отказался даже признать тебя? Что ж… я не возражаю. Пусть Холстон-Холл послужит тебе компенсацией за мою ошибку.
Эти слова прозвучали как заключительный аккорд. Взгляд темных глаз холоден, рот крепко сжат. Впервые после прихода сюда Джесс знала, о чем Цезарио думает. Он сказал все, что хотел, и теперь ждал, когда она уйдет.
Несколько секунд Джесс просто смотрела на него. Итак, она отвергнута… Медленно, на ватных ногах, она двинулась к двери.
Цезарио снял телефонную трубку. Ей казалось, его голос доносится словно из тоннеля, в то время как она сама пребывает в каком-то нереальном мире…
— Тебя отвезут домой. И не надо спорить. Ты беременна. Я не хочу, чтобы ты толкалась в переполненном в час пик вагоне.
Сделав усилие, Джесс попыталась взять себя в руки. Но на один вопрос он все же ей ответит.
— Ты сказал, твое состояние ухудшается. И… сколько еще?.. — Ее голос сорвался.
— Они не могут точно сказать. Но не больше шести месяцев, — ответил он почти отстраненно. — У меня к тебе одна просьба…