100 
– Все, что у вас здесь есть, вы получили от нас.
– Ну, скоро все это пойдет прахом. Коллеони намерен выжить вас из этих мест, а у него есть свой адвокат. В Лондоне. Важная птица.
– Я еще не сдался. – Малыш понюхал воздух, отравленный газом, просачивающимся из счетчиков, и добавил: – Теперь понятно, откуда такое настроение. Вы просто пьяны.
– Выпил имперского бургундского, – пояснил Друитт. – Я хочу вам кое-что порассказать. Пинки. Хочется… – Избитая фраза бойко выскочила у него: – Хочется облегчить свою душу.
– Не желаю я этого слушать. Ваши горести меня не интересуют.
– Брак мой был неравным, – начал Друитт. – Он был трагической ошибкой. Я был молод. Любовная связь как результат необузданной страсти. Я был страстным мужчиной, – сказал он, корчась от боли в желудке. – Вы ведь видели ее сейчас, – продолжал он. – Боже мой! – Он наклонился вперед и произнес шепотом: – Я слежу за маленькими машинистками, когда они проходят мимо со своими чемоданчиками. Какие они аккуратненькие и нарядные!… – Он вдруг замолчал; пальцы его задрожали на ручке кресла. – Слышите вы эту старую кротиху внизу? Она погубила меня. – Его потрепанное, морщинистое лицо вдруг переменилось – оно словно отдыхало от напускного добродушия, хитрости, профессиональной насмешливости. В воскресенье он становился самим собой. Друитт продолжал: – Вы знаете, что Мефистофель ответил Фаусту, когда тот спросил, где находится ад? Он ответил: «Вот здесь и есть ад, мы его никогда не покидали». – Малыш слушал со страхом и жадным интересом. – Она наводит на кухне чистоту, – говорил Друитт, – но потом поднимется наверх; вам нужно повидать ее – получите истинное наслаждение. Старая карга. Вот была бы потеха, если бы рассказать ей… все. Что я замешан в убийстве, что люди уже докапываются. Как Самсон, обрушить на себя весь этот проклятый дом. – Он широко развел руками, но тут же сомкнул их от боли в желудке. – Вы правы, – сказал он, – у меня язва. Но я не хочу ложиться под нож. Лучше уж умру. Конечно, я пьян. Пил имперское бургундское… Видите вот ту фотографию, там, у двери? Группа школьников, школа Ланкастер. Может быть, и не из самых знаменитых школ, но в справочнике частных школ она есть. Видите, это я сижу, скрестив ноги, в нижнем ряду. В соломенной шляпе. – Он тихо добавил: – Мы состязались с Харроу. У них была паршивая команда. Не было esprit de corps.
Малыш даже не потрудился повернуть голову в сторону фотографии. Он никогда еще не видел Друитта таким – это было пугающее и увлекательное зрелище. Человек как бы оживал под его взором: видно было, как напряглись нервы в страдающей плоти, мозг стал точно прозрачным – в нем как бы расцветали все новые мысли.
– Подумать только, – продолжал Друитт, – воспитанник Ланкастерской школы женат на этом старом кроте из погреба, а его единственный клиент… – Рот его скривился в гримасу брезгливого отвращения. – Это вы. Что бы сказал на это старина Мандерс! Вот это голова!
Друитт разошелся не на шутку. Казалось, что этот человек решил показать себя перед смертью. Все оскорбления, которые ему приходилось проглатывать от понятых, все издевки чиновников в мэрии извергались из его больного желудка. Сейчас он мог высказать любому человеку все что угодно. Безмерное сознание собственной значительности вдруг выросло из всего этого унижения: жены, имперского бургундского, пустых папок для дел, грохота паровозов на линии. Все это подходящие декорации для его страшной житейской драмы.
– Очень уж много болтаете, – сказал Малыш.
– Болтаю? – удивился Друитт. – Я мог бы весь мир потрясти. Пусть привлекают меня к суду, если угодно. Я выскажу им всю правду. Я так глубоко погряз, что потяну за собой… тайны всей этой помойки… – У него был приступ беспредельной самодовольной болтливости, он дважды икнул.
– Если бы я знал, что вы пьете, – сказал Малыш, – я бы не стал с вами связываться.
– Я пью… по воскресеньям. Это же день отдыха. – Он вдруг яростно затопал ногой по полу и бешено завизжал: – Потише ты, там, внизу!
– Вам нужно отдохнуть, – сказал Малыш.
– Вот так сижу и сижу тут… Иногда кто-то звонит в дверь, но это всего лишь бакалейщик – приносит консервы из лососины; она просто без ума от консервированной лососины. Потом позвоню… приходит эта толстая дурища… я сижу и слежу за проходящими машинистками. Мне хочется обнять их крошечные портативные машинки.
100 
