– Заходите и располагайтесь, – сказал Бруер. – Здесь тепло. Какая холодная ночь!
Даже дома, в пижаме, он оставался притворно веселым. Он был, как надпись на карточке, где помечают ставки на бегах: «Старая фирма. Вы можете доверять Биллу Бруеру». Он зажег газовый камин, включил торшер под красным шелковым абажуром с бахромой. Свет блеснул на посеребренной коробке для печенья, на свадебной фотографии в рамке.
– Хотите рюмочку виски? – предложил Бруер.
– Ты знаешь, я непьющий, – ответил Малыш.
– Ну, так Тэд выпьет, – сказал Бруер.
– Что ж, я могу выпить, – отозвался Дэллоу. Он усмехнулся и сказал: – Вот какое дело.
– Мы пришли за взносом, Бруер, – сказал Малыш.
Человек в белой пижаме нацедил содовой воды себе в стакан. Он повернулся к Пинки спиной и наблюдал за ним в зеркало над буфетом, пока они не встретились глазами.
– У меня что-то душа неспокойна, Пинки, – сказал он. – С тех самых пор, как пристукнули Кайта.
– А что? – спросил Малыш.
– Да вот что. Я все думаю, если ребята Кайта не могут защитить даже… – Он вдруг замолк и стал прислушиваться. – Что это, старуха? – Из комнаты наверху донесся слабый кашель. – Она проснулась, – сказал Бруер. – Мне нужно пойти поглядеть, что с ней.
– Оставайся здесь, – приказал Малыш, – поговорим.
– Ее надо повернуть на бок.
– Кончим, тогда и пойдешь.
Кашель все не прекращался. Было похоже, будто у какой-то машины никак не заведется мотор. Бруер с отчаянием проговорил:
– Будь человеком. Она ведь не знает, куда я девался. Я вернусь через минуту.
– Через минуту мы кончим разговор, – сказал Малыш. – Мы требуем только то, что нам положено. Двадцать фунтов.
– У меня дома нет денег. Честно.
– Ну так пеняй на себя.
Малыш сорвал перчатку с правой руки.
– Это правда, Пинки. Я вчера все отдал Коллеони.
– Господи Иисусе! А при чем тут Коллеони?
Бруер торопливо и с отчаянием продолжал, прислушиваясь к кашлю, доносившемуся сверху:
– Ну, посуди сам. Пинки, не могу же я платить вам обоим. Меня бы порезали, если бы я не заплатил Коллеони.
– Он в Брайтоне?
– Остановился в «Космополитене».
– А Тейт… Тейт тоже уплатил Коллеони?
– Конечно, Пинки. У Коллеони дело поставлено на широкую ногу.
На широкую ногу… Это звучало как обвинение, как напоминание о медной кровати в пансионе Билли, о крошках на матрасе.
– Ты что, думаешь, я конченый человек? – спросил Малыш.
– Послушай моего совета, Пинки, объединись с Коллеони.
Вдруг Малыш взмахнул рукой и полоснул лезвием бритвы, спрятанным у него под ногтем, по щеке Бруера. Хлынула кровь.
– Не надо, – крикнул Бруер, – не надо! – Он попятился к буфету, уронив коробку с печеньем. – У меня есть защитники. Поосторожнее. У меня есть защитники.
Дэллоу опять налил виски Бруера себе в стакан.
– Посмотри-ка на него, – сказал Малыш, указывая на Бруера. – У него есть защитники.
Дэллоу плеснул в стакан содовой воды.
– Может, хочешь еще? – спросил Малыш. – Это я только показал тебе, кто тебя защищает.
– Я не могу платить вам обоим, Пинки. Ради бога, отступись.
– Мы пришли за двадцатью фунтами, Бруер.
– Коллеони выпустит из меня кровь, Пинки.
– Можешь не беспокоиться. Мы защитим тебя.
«Кхе, кхе, кхе», – продолжала кашлять женщина наверху, а потом послышался тихий плач, как будто во сне хныкал ребенок.
– Она зовет меня, – сказал Бруер.
– Двадцать фунтов.
– Я не держу здесь деньги. Пусти меня, я схожу, принесу.
– Иди с ним, Дэллоу, – сказал Малыш. – Я подожду здесь.
Он сел на резной стул с прямой спинкой, какие бывают в столовых, и устремил взгляд на глухую улицу, на урны для мусора, стоявшие вдоль тротуаров, на широкую тень от железнодорожного моста. Он сидел совершенно спокойно, и по его серым, совсем стариковским глазам нельзя было прочесть того, что он чувствовал.
Поставлено широко… У Коллеони дело поставлено широко… Он знал, что никому в банде не мог доверять… кроме, пожалуй, Дэллоу. Это неважно. Никогда не ошибешься, если никому не будешь доверять. С урны для мусора на панель осторожно спустилась кошка: вдруг она остановилась, попятилась назад, и в полутьме ее агатовые глаза уставились на Малыша. Малыш и кошка, не шевелясь, глядели друг на друга, пока не вернулся Дэллоу.
– Деньги у меня, Пинки, – сказал Дэллоу.