32 
– Я не хочу играть в песок. Я хочу в кино. Я не хочу играть в песок.
В час она должна была встретиться с Филом Коркери в кафе Сноу. До этого ей нужно было кое-что сделать; приходилось экономить, нельзя было тратить слишком много на пиво. Жить в Брайтоне было недешево, а она не собиралась брать деньги у Коркери, у нее была совесть, у нее были свои правила, и если она брала деньги, она что-то давала взамен. Все свои надежды Айда возлагала на Черного Мальчика; нужно было поскорее заняться этим, прежде чем уменьшится выплата; это были материальные ресурсы ее войны; и она пошла через Кемп-Таун к единственному букмекеру, которого знала: к старому Джиму Тейту, к Честному Джиму, с трибуны, где места стоили полкроны.
Как только она вошла в его контору, он, переврав ее фамилию, закричал:
– А вот и Айда. Садитесь, миссис Тернер. – Он протянул ей через стол коробку «Голд флейкс». – Закурите сигару.
Он был немного, выше среднего роста. Голос его после двадцати лет работы на бегах мог издавать только громкие и хриплые звуки. Надо было смотреть на него с другого конца бинокля, чтобы поверить, что он такой красивый и здоровый малый, каким хотел казаться. Вблизи же видны были толстые синие жилы на лбу, красная паутина на белках глаз.
– Так что же, миссис Тернер… Айда, что вас интересует?
– Черный Мальчик, – ответила Айда.
– Черный Мальчик, – повторил Джим Тейт. – Это десять к одному.
– Двенадцать к одному.
– Выплата уменьшилась. На этой неделе на Черного Мальчика поставили целую кучу денег. Вы и десять-то к одному можете получить только от такого старого приятеля, как я.
– Ладно, – сказала Айда. – Я поставлю двадцать пять фунтов. И фамилия моя не Тернер, а Арнольд.
– Двадцать пять фунтов. Солидная ставка, миссис Какбы-вас-там-ни-звали.
Он послюнявил палец и начал считать бумажки. Просчитав половину, он остановился – за письменным столом он был похож на большую жабу – и прислушался. Через открытое окно доносился шум: шаги по камню, голоса, вдалеке звучала музыка, звонили звонки, неумолчно роптал Ла-Манш. Он сидел не шевелясь, держа в руке половину ассигнаций. Вид у него был встревоженный. Зазвонил телефон. Он не брал трубку секунды две, устремив на Айду взгляд своих испещренных красными жилками глаз; потом снял трубку.
– Алло, алло. У телефона Джим Тейт.
Телефон был старомодный. Тейт плотно прижал трубку к уху и сидел неподвижно; чей-то голос в трубке жужжал, как пчела.
Держа одной рукой трубку у уха, Джим Тейт другой собрал ассигнации и выписал квитанцию. Он хрипло сказал:
– Хорошо, мистер Коллеони. Я сделаю это, мистер Коллеони, – и положил трубку.
– Вы написали Черный Пес, – сказала Айда.
Он посмотрел на нее через стол. Прошло несколько секунд, пока он понял, что она сказала.
– Черный Пес, – повторил он и засмеялся хриплым, глухим смехом. – О чем это я думал? Черный Пес, в самом деле.
– Вот что значат заботы, – заметила Айда. – Папу римского они не оставляют даже во сне.
– Ну, у нас всегда есть о чем беспокоиться, – пролаял он с напускным добродушием.
Снова зазвонил телефон. Джим Тейт посмотрел на него так, как будто телефон мог его ужалить.
– Вы заняты, – сказала Айда. – Я пойду.
Выйдя на улицу, она осмотрелась, пытаясь разгадать причину беспокойства Джима Тейта, но ничего не заметила: вокруг был только Брайтон, занятый своими делами в этот погожий день.
Айда зашла в бар и выпила рюмку портвейна Доуро. Он был сладкий, густой и теплый. Она взяла еще рюмку.
– Кто такой мистер Коллеони? – спросила она бармена.
– Вы не знаете, кто такой Коллеони?
– Я только что впервые о нем услышала.
Бармен сказал:
– Он прибирает к рукам предприятие Кайта.
– А кто такой Кайт?
– Вы хотите сказать, кто был Кайт? Вы читали в газетах о том, что его укокошили на вокзале Сент-Пэнкрас?
– Нет.
– Не думаю, что они сделали это умышленно, – продолжал бармен. – Они хотели только порезать его, да бритва соскочила.
– Выпейте со мной.
– Спасибо. Выпью рюмку джина.
– За ваше здоровье.
– За ваше здоровье.
– Я ни о чем этом не слышала, – сказала Айда. Она посмотрела через плечо на часы; ей нечего было делать до часу; она могла выпить третью рюмку и немного поболтать.
– Дайте мне еще один портвейн. Когда все это случилось?
– Да еще до Троицы.
32 
