32 
Ночь была темной, и в небе сияли звезды – россыпь бриллиантов на черном бархате. Воздух был холодным и свежим. Линдсей с наслаждением вздохнула.
– Я обожаю этот аромат, – произнесла она. – Воздух такой чистый и свежий, пахнет сосной.
– Это с гор, – ответил Антониос. – Жители горных деревень раньше собирали сосновую смолу.
– Зачем?
– Ее можно есть, хотя я бы не сказал, что это самое изысканное блюдо. Вообще, ее всегда использовали для производства клея и других химикатов.
Линдсей, улыбаясь, посмотрела на своего спутника.
– А ты сам никогда не хотел заняться смолой?
– Я не думаю, что она так уж высоко ценится сейчас, когда можно найти любые высококачественные химикаты.
– Ты всегда хотел продолжать семейный бизнес?
– Вообще, меня никто, включая меня самого, не спрашивал, чего я хочу.
– То есть твой отец ожидал от тебя именно этого?
– Ну да, он же построил империю оливкового масла и хотел передать ее сыновьям по наследству.
Ну вот, опять начинаются разговоры, из которых, Антониос знал по опыту, не выйти не солгав.
– И ты всегда работал в «Маракайос энтерпрайзес»?
– В молодости я немного поработал на компанию по управлению инвестициями в Афинах. Отец хотел, чтобы я получил такой опыт.
– И тебе нравилось работать в той компании?
– Да, – ответил Антониос, с удивлением слыша себя как бы со стороны.
Он никогда раньше не задумывался о том, нравится ли ему работа в Афинах, – лишь через всю жизнь пронес боль, которую испытал, когда отец отослал его подальше от семейного бизнеса. Но на самом деле управление инвестициями было ему интересно – анализ, риск, чувство свободы.
– А как было у тебя? – спросил он. – Твой отец был математиком, ты преподавала в том же университете, что и он. Ты когда-нибудь задумывалась о том, что могла бы найти работу в другой сфере?
– Нет, – призналась Линдсей. – Математика всегда была моей страстью, кроме того, перемены мне всегда давались тяжело.
Она сглотнула и отвела взгляд.
– Вот мы и пришли, – заметил Антониос, беря жену под локоть.
Они вошли в раскинувшиеся на многие мили сады поместья, обнесенные массивной стеной. В молчании прошли по нескольким извилистым тропкам, и лишь хруст гравия нарушал тишину, и, наконец, пришли к маленькому уютному садику, окруженному каменными стенами, увитыми бугенвиллеей. В центре журчал фонтан, и вода поблескивала в лунном свете.
Линдсей встала как вкопанная, увидев накрытый на двоих столик и свечи, свет которых причудливо отражался в серебристых крышках, накрывающих блюда. В ведерке со льдом ожидала своего часа бутылка шампанского, и звучала тихая музыка: концерт для скрипки и виолончели.
– Концерт Брамса в ля-миноре, – тихо произнесла она.
На лице ее появилось мечтательное выражение, и Антониос знал, что она снова вспомнила Нью-Йорк, где они слышали этот концерт в филармонии в Карнеги-холле. Тогда Линдсей сказала, что это ее любимая музыка и объяснила: «Аккорды ля-ми-фа – это своего рода анаграмма, если их переставить, получится комбинация букв, которую можно расшифровать как «Свободный, но одинокий»[2].
Теперь он понимал значение этих слов для Линдсей. Да и для него они тоже как нельзя лучше подходили – ведь, чтобы спасти свое предприятие от разорения, ему пришлось скрывать правду от всех, и он нес эту ношу до тех пор, пока не встретил ее. Тогда душа его отказалась ему повиноваться.
Он завоюет ее снова, и они будут счастливы, непременно.
– С твоей стороны это очень мило, Антониос, – тихо произнесла девушка. – И очень романтично.
– Я добивался именно такого эффекта, – ответил он, отодвигая стул для нее.
Она села, зашуршав платьем, и он расстелил салфетку на ее коленях, а затем опустился на стул напротив.
– Это так прекрасно, Антониос, – повторила она. – Прекрасно, но почему…
– Почему я это делаю? – закончил он фразу за нее.
Она прикусила губу.
– Да.
– Потому что я хочу этого, – просто ответил он.
Глубоко вздохнув и чувствуя, как сердце бьется где-то в горле от волнения, он произнес, глядя ей в глаза:
– Потому что я все еще люблю тебя, Линдсей, и хочу, чтобы ты осталась в Греции.
Ее лицо оставалось бесстрастным, и это его несколько напугало. Выдавив из себя улыбку, он закончил свою мысль:
– Я хочу сохранить наш брак.
Глава 8
Линдсей с изумлением смотрела на Антониоса – его взгляд поразил ее своей искренностью, и слова его эхом отдавались в ее голове: «Я хочу, чтобы ты осталась в Греции, хочу сохранить наш брак». Я хочу. Снова он говорил в первом лице, забывая о том, что она может хотеть чего-то иного. О том, что пришлось ей пережить, живя в Греции.
32 
