46 
Скоро он начнет, пожалуй, звонить в колокола. Но Зверь и не думал закругляться:
— Мало выполнять закон, чтобы сохранить честь. Не может и быть так, чтобы солдат убил безоружного священника у врагов, а потом шел к своим, в свой круг, и хвастал этим. Священник не может отказать вражескому солдату в последнем отпускании грехов, а потом пойти к своим в свой круг и получить похвальбу.
— Похвалу, — сказал я.
Он зажег свою кривую сигарету и лишь потом поправился:
— Похвалю-у... У каждого человека, кто имеет оружие, должна быть честь. Атомная бомба — это оружие. Сабля — это оружие. Служба — оружие. Взгляд — оружие. И аргумент — оружие. Все, у кого есть оружие, должны иметь честь.
— Бизнес не оружие, — сказал я.
— Деньги — оружие.
— Лишь иногда, — сказал я. — Ты не можешь купить убеждения. Ты не можешь купить честь. Ты не можешь купить себе уважение людей, которым плевать на деньги. Ты можешь купить текст для камня на твоей могиле, но ты не можешь помешать людям смеяться над ним.
— Друж-жище, мы говорим об одно и то же. Но я говорю еще, что не можно быть и деловым и честным. Я говорю, что не можно соединить расчет и человечие.
— Надо говорить «человечность», — поправил я.
Но он меня не слышал:
— Современный западный деловой человек это понимает. Его успех зависит от того, что он отказывается от чести.
Я вздохнул:
— То, о чем ты долдонишь, называется звериный капитализм.
— А есть и другой капитализм?
— Ну и дурацкий вывод, — сказал я. — Главнейший вклад западного благоденствия в дело человечества — это законопослушный и лояльный бизнесмен.
— А политики идут за ним. Должны, чтоб не потерять контакт с деньгами. — Снова сверкнула его улыбка. — Кармен. Ты не можешь быть и деловой и caballero.
— Ну тебя с этими твоими дурацкими анализами, — отозвался я. — Твой анализ совершенно не касается самого существенного в наше время. Впервые в истории человеку грозит уничтожение как виду — целиком и полностью, повсюду на земле, — если кто-то совершит одну из тех сумасшедших глупостей, которыми как раз человек и известен. И впервые в истории все образованные люди сознают, что человек может прекрасно доживать свой век без чести, лишь бы ему достаточно много платили.
Наконец-то зазвонил телефон.
— Честь, — заорал я, помахивая пальцем, — честь измеряется гордостью, а гордость продается на метры в нашей части света, а цену пишут на красных листочках.
Зверь засмеялся и показал на трещащий телефон.
— Алло, — сказал я, — тут, что ли, звонят?
— Алло, — с удивлением сказала она.
— Где твой Гугге, где он ошивался?
— Что-нибудь случилось?
— Еще бы, черт дери.
Она помолчала несколько секунд, как бы сбрасывая темп.
— Что случилось?
— Я шепну тебе об этом на ушко, когда мы встретимся в следующий раз. Почему ты звонишь?
— Потому что будут грабить первый броневик.
Этого было достаточно, я заткнулся.
— Когда? — присмирев, спросил я.
— Я шепну тебе об этом на ушко, когда мы встретимся в следующий раз.
Она громко рассмеялась. Не понравился мне этот смех.
— Если вообще еще встретимся. — Она говорила негромко, почти шептала.
Я слушал и слушал. Слышно было ее дыхание. И больше ни звука.
— Это уже не поддается никакому контролю, — сказала она еле слышно.
И положила трубку.
Понедельник
10
Пахло летним утром и кофе.
Зверь уже встал. Он стоял, склонившись к кофеварке, долговязый, жилистый. Окна на кухне были распахнуты.
— Telefono, — пробасил он. — Будешь брать трубку?
Звонок раздался опять.
Я и проснулся-то от звонка. Голова раскалывалась. Живот болел. Лицо распухло. Я выкатился из постели и нащупал провод. Он привел меня к письменному столу.
— Ты слушаешь? — Голос Тарна.
— Чего? — промямлил я распухшими, непослушными губами.
— Они взяли броневик. На Магелунгсвэген. За Хёгдаленским холмом. Уехали в сторону Фарсты.
— Кто-нибудь... есть жертвы?
— Нет. — Тарн засмеялся. — Но денег там было до хрена. Все, что почта пересылала в отделения южных пригородов и в Сёдертелье. Миллионы!
Зверь готовил бутерброды. Я проскакал мимо кухни на одной ноге, выпрастывая другую из пижамы.
— Она была права! — закричал я на бегу. — Они ограбили броневик утром. Который час?
46 
