93 
— Да, пожалуй, вы правы, — убитым голосом произнес барон. — Но что же, так и отпустить его прикажете?
Взглянув на него, Пушкин улыбнулся лукаво, почти беззаботно:
— Ну, не стоит доводить дело до таких крайностей, Алоизиус… Я имел ввиду, что чересчур чревато неприятными последствиями нападать на него в корчме, где хозяин моментально окажется свидетелем потерпевшего… А вот на ночной дороге во Флоренцию может случиться все, что угодно, здесь, вы сами знаете, испокон веков шалят… Нужно уйти первыми…
— Ну и голова у вас! — с восхищением сказал барон. — Одно слово — поэтическая! Что вы ищете?
— Когда этот полоумный сбил меня с ног, я нечаянно кое-что подхватил с земли, — сказал Пушкин, запуская руку поглубже в карман. — На ощупь это не походило на шишку или камешек… Наверняка выпало у него из кармана, сейчас вспоминается, что содержимое карманов он рассыпал…
Он нащупал двумя пальцами округлый предмет и вытащил его из кармана. Носовым платком стер сухую пыль. На ладони у него лежало широкое, судя по размерам, мужское кольцо, судя по весу, не из металла изготовленное, а вырезанное из какого-то камня. Держа перстень между большим и указательным пальцами, Пушкин посмотрел сквозь него на свет. Походило на то, что кольцо сделано из ало-прозрачного сердолика. Шесть знаков, украшавших его внешнюю сторону, вроде бы походили на гебрайские буквы, но он не настолько хорошо знал древнееврейский алфавит, чтобы утверждать с уверенностью. Примерил. Перстень идеально утвердился на среднем пальце — не давил и не болтался — словно специально для него был изготовлен.
Сдавленный возглас послышался над его ухом. Он поднял голову. Совсем рядом стоял благообразный мэтр Содерини, вмиг растерявший всю свою вальяжность и невозмутимость — и смотрел на руку Пушкина, как завороженный. Пушкин опомнился и понял, что поступил неразумно, но еще неразумнее было бы на глазах этого субъекта срывать кольцо с пальца и прятать…
— Что-нибудь не так, уважаемый? — сварливым тоном записного кабацкого драчуна осведомился барон.
Седовласый предпринимал лихорадочные усилия, чтобы овладеть собой. В конце концов ему это удалось, и он улыбнулся почти непринужденно:
— О, что вы… У вас великолепное кольцо, я вижу. Не будет ли с моей стороны бестактностью поинтересоваться, где вы его взяли? Видите ли, я, как и многие флорентийцы, не чужд благородной страсти коллекционирования, и эта безделушка крайне удачно вписалась бы в одну из моих витрин, где собраны поделки из камня… Не соблаговолите ли поведать, как оно к вам попало?
— А что, оно у кого-то пропало? — все так же неприязненно вмешался барон. — Это вы хотите сказать?
— Помилуйте, ничего подобного! Я просто интересуюсь…
— Откровенно говоря, я его нашел неподалеку, — сказал Пушкин, послав барону укоризненный взгляд. — От нечего делать ковырял тростью землю под ногами, и оно выкатилось из-под корней. — Он одарил седовласого самой благожелательной улыбкой, открытой, честной. — У вас волшебная земля, она насыщена сокровищами…
— О да, — сказал тот. — Наследие античности, знаете ли… Молодой человек, а не согласитесь ли вы продать мне эту безделушку? Вы, я вижу, иностранец и вряд ли принадлежите к завзятым антиквариям, так что для вас это всего лишь случайная находка, а для моей коллекции вещей из камня — приобретение хоть и не особенно ценное, но небезынтересное… Хотите десять дукатов?
Пушкин с улыбкой покачал головой.
— Двадцать? Пятьдесят?
— Сударь, не имею чести знать вашего имени… — сказал Пушкин все так же благожелательно. — У нас, англичан — и особенно у моего благородного семейства — свои принципы. Для милорда (он задумался не более чем на миг) для милорда Шропиширского, седьмого герцога Бородайла, немыслимо продать что-то, если можно так выразиться, с собственного плеча. То, что надето на нем, лежит в карманах… или на пальце. Искренне сожалею, сударь, что не могу вам содействовать в такой безделице, но существуют же фамильные традиции, въевшиеся в кровь… Долгие поколения предков… Я просто не рискую оскорбить те нравы, что были ими выпестованы за века…
— Вот такие мы, англичане, хоть кол на голове теши, — подхватил барон.
Чуть обескураженный отказом, мэтр молчал лишь краткий миг:
— Что вы скажете насчет сотни дукатов?
— Фамильные традиции… — сказал Пушкин, виновато улыбаясь.
93 
