Последние отзывы

  192  

— Анна, ты собираешься уйти из партии?

Я говорю:

— Да.

Джек кивает. Это — дружелюбный, не осуждающий меня кивок. И очень одинокий. И между нами тут же пролегает пропасть — не недоверия, мы с ним друг другу доверяем, а будущего опыта. Он в партии останется, потому что он пробыл в ней так долго, и потому что это было и остается его жизнью, и потому что все его друзья в ней состоят и будут дальше состоять. И очень скоро при встрече мы будем друг для друга чужаками. И я думаю, до чего же он хороший человек, и до чего же хорошие все люди, подобные ему; и как они все были обмануты историей — и когда я использую такую мелодраматическую фразу, то понимаю, что это вовсе не мелодраматично, это просто точная и четкая формулировка. И если бы я это сейчас ему сказала, Джек бы просто и по-дружески кивнул бы мне в ответ. И мы бы посмотрели друг на друга с ироничным взаимопониманием — такие вот дела, и слава Богу, и так далее (как те два человека, когда они менялись местами перед небольшим отрядом, готовым произвести расстрел).

Я изучающе его рассматриваю — Джек присел на краешек рабочего стола, в руке — наполовину съеденный безвкусный сэндвич; он, невзирая ни на что, похож на оксфордского или кембриджского преподавателя — кем он и был бы, если бы этого хотел. Вид у него довольно-таки мальчишеский: он в очках, он бледен и интеллигентен. И он — порядочный. Да, вот верное определение — порядочный. Но в то же время за ним стоит, и это — одна из составляющих его частей, что можно сказать и обо мне, — прискорбный перечень кровавых дел, убийств, несчастий, предательства и лжи. Он спрашивает:

— Ты плачешь, Анна?

— Я очень легко могу расплакаться, — отвечаю я.

Он кивает и говорит:

— Ты должна поступать так, как подсказывают тебе твои чувства и совесть.

Услышав это, я рассмеялась, потому что это в Джеке заговорили его британская культура, воспитание, его порядочный и совестливый нонконформизм. И он понимает, что вызвало мой смех, и он кивает и говорит:

— Мы все продукты определенного жизненного опыта. Меня вот угораздило прийти в сознание и разум в начале тридцатых годов.

Внезапно я чувствую себя невыносимо несчастной, и я говорю:

— Джек, я пошла работать.

И я возвращаюсь в свою комнату, сажусь за стол, роняю голову на руки и возношу благодарение Богу за то, что наша тупая секретарша вышла пообедать. Я думаю: «Майкл от меня уходит, с этим кончено; и, хотя он сам покинул партию давно, он — часть всей этой истории. И я вот тоже выхожу из партии. Заканчивается определенный жизненный этап. А что же будет дальше? Я ухожу, я так хочу, я ухожу к чему-то новому, и я должна так поступить. Я сбрасываю кожу или заново рождаюсь». Секретарша, Роза, заходит в комнату и видит, как я сижу, положив голову на руки, и спрашивает, не заболела ли я. Я отвечаю, что я сильно недосыпаю и маленько вздремнула. Потом я приступаю к «социальной работе». Я буду по ней скучать, когда уйду из партии: я ловлю себя на мысли: мне будет не хватать иллюзии, что я делаю хоть что-то полезное, и я сама не понимаю, действительно ли я считаю, что это — иллюзия.

Около полутора лет назад в одном из партийных журналов появилась небольшая заметка, уведомляющая читателей о том, что в издательстве «Боулз и Хартли», то есть в нашей фирме, было принято решение публиковать и романы тоже, а не только материалы по социологии, истории и тому подобное, что до той поры являлось единственным содержанием его деятельности. И после этого в нашу контору вдруг хлынули потоком рукописи. Поначалу мы шутили, что, должно быть, все члены партии по совместительству работают писателями-романистами, но очень скоро это перестало звучать как шутка. Потому с каждой рукописью — а было совершенно очевидно, что некоторые из них годами хранились в ящиках стола, — приходило и письмо; и эти письма-то и стали моей работой. Большинство романов — довольно плохи, они либо написаны банальным анонимом, либо попросту людьми несведущими. Но письма — это совсем другая история. Я не раз говорила Джеку, что очень жаль, что мы не можем издать подборку писем, штук пятьдесят или же около того, в качестве отдельной книги. На что он отвечал мне:

«Но, дорогая моя Анна, ведь это было бы антипартийной акцией, что вы такое предлагаете!»

Типичное письмо:

Дорогой товарищ Престон! Я не знаю, что Вы думаете о том, что я Вам посылаю. Я написал это около четырех лет назад. Я это отправлял в ряд обычных «почтенных» издательств — чего тут скажешь! Когда я прочитал, что «Боулз и Хартли» решили поощрять художественное творчество, а не только обычные философские трактаты, я приободрился и решил еще раз попытать счастья. Может быть, это решение долгожданный знак нового отношения к подлинному творчеству в партии? Как бы там ни было, я ожидаю Вашего решения с нетерпением — нет нужды говорить! С товарищеским приветом. P. S. Мне очень трудно находить время для того, чтобы писать. Я — секретарь местной партийной организации (сократившейся за последние десять лет от пятидесяти шести членов до пятнадцати — да и то большинство из этих пятнадцати — члены партии только по названию). Я активно работаю в профсоюзе. Я также секретарь местного музыкального общества, — извините, но я считаю, что такие факты местной культурной жизни достойны внимания, хотя и знаю, что по этому поводу сказали бы в штабе! Я женат, у меня трое детей. Поэтому чтобы написать этот роман (если он заслуживает такого названия!), я вставал каждое утро в четыре часа и писал три часа, до тех пор, пока не просыпались мои дети и моя лучшая половина. А потом — вперед, на работу, о-хо-хо, еще один день адского труда на благо боссов, в данном случае это «Бекли Лтд.», компания по производству цемента. Никогда про них не слыхали? Ну, уж поверьте мне, если б я мог написать роман про них и их деятельность, на меня бы подали в суд за клевету. Чего тут скажешь!

  192