67 
— Дело в том, — пояснил Барцев, — что Кугельский жопа.
Он сказал это так просто, как если бы речь шла о неотменимой характеристике вроде профессии.
— Жопа, — кивнула Гликберг. — Я все думала, на что он больше всего похож.
— В общем, да, — сказал Даня со стыдноватой радостью присоединения к большинству. — Но он не показался мне, как бы сказать, злонамеренным…
— Жопа не бывает злонамеренной, она соответствует своей природе, — пожал плечами Барцев. — Жизнь забавами полна, жопа — фабрика говна, знаете азбуку? Если вы ему поклонитесь, он вас полюбит, будет печатать.
— А куда ему идти? — неприлично говоря о Дане в третьем лице, спросил клетчатый. — Куда ему писать, в «Известия»?
— Зачем писать в газету? — ответил Барцев. — Вы вот что. Дайте мне на секунду посмотреть, что вы ему написали. Есть варианты, когда можно писать сюда и делать свое, как я. А бывает, что нельзя. Я вам сразу скажу, вам можно или нет.
Даня спрятал рукопись за спину.
— Я точно понимаю, что нельзя, — сказал он. Эти люди и друг друга-то не жалели.
— Дайте, правда, — уговаривал Барцев.
В эту минуту, запыхавшись, вбежал Кугельский. Он был красен. Его вдохновляла перспектива разговора с новичком, подробного позирования перед ним. Вместо этого ему предстал незнакомый лысый человек, расхаживавший по середине его комнаты, и пятеро заклятых врагов, бездарных и безжалостных людей, которых Кугельский ненавидел.
— Здравствуйте, товарищи, — сказал он, радостно улыбаясь. — Как много-то вас.
— Не радуйтесь, Кугельский! — воскликнул Барцев. — Не радуйтесь. Мы сейчас скоро все уйдем.
— Ну почему же, я вот тут подзаймусь с товарищем… Здравствуйте, товарищ Даня! Мой автор, товарищи, — скромно сказал Кугельский.
Эта притяжательность Даню добила. Он готов был называться автором, но «моим автором» — нет.
— Я попозже, — сказал он.
— Принесли, что я заказал? — строго спросил Кугельский.
— Нет… пожалуй… понимаете… действительно не мое, — сказал Даня и быстро вышел. Неожиданно следом за ним выбежал Льговский.
— Стойте, — сказал он, нагоняя его на лестнице. — Вы забавный парень. Я таких, как вы, давно не видел.
— А я вас узнал, — радостно сказал Даня, — у нас дома есть «Записки школяров»…
— А у меня нет, — сказал Льговский. — Детская книга, ладно. Дайте мне, что вы там накарябали, я быстро читаю.
Он взял листки и стремительно, словно фотографируя, проглядел их.
— Почерк хороший, — сказал он. — Талантливый. Текст — нет, а почерк да. Идите, в общем, на филологию к Солодову. Я ему скажу. Ваша фамилия какая?
— Галицкий, — сказал Даня, стыдясь протекции.
— Придете на собеседование к нему, там, может, выйдет толк. А сюда не ходите, нечего. Лучше сапоги шить, чем в газету писать.
— А вам понравилось, что они читали? — спросил Даня.
— Не знаю, — сказал Льговский. — Мне давно ничего не нравится, и я привык. Всю жизнь привыкаешь, потом умираешь — значит, приспособился. Ладно, идите. Никогда больше не приходите сюда.
5
— Что же, — сказал Дане сорокалетний экзаменатор, заговорщически подмигивая. — Весьма похвально и преотлично.
— Спасибо, — сказал Даня, улыбаясь весьма преглупо и преблагодарно.
— Это означает, — продолжал экзаменатор, профессор Солодов, — что поступать сюда вам не нужно ни в каком случае и ни в каком качестве.
— Спасибо, — тупо повторил Даня, еще не понимая сказанного. В последнее время его редко хвалили.
— Если у вас есть время, — раздельно, как маленькому, объяснил ему профессор, — дождитесь меня, и мы пройдемся. Мне еще двух остолопов выслушать, — добавил он вполголоса, — а потом побеседуем.
Полчаса Даня слонялся по коридору второго этажа зеленого здания на Первой линии. Он не знал, огорчаться или радоваться: было чувство, что произошло нечто важное, что он замечен и признан людьми, к которым давно стремился, что его судьба устремилась в нужное русло, — но русло это было совсем не таким, каким он его представлял. И как это понимать — преотлично и потому не следует? Видимо, он чересчур обрадовался, что знает билет, по-детски не сумел этого скрыть, без особенной связи с вопросом разболтался о «Фаусте» и своих ритмических схемах, а университет не для младенцев. Но профессор так улыбался, и получал от разговора с ним такое явное кошачье удовольствие, и даже один раз серьезно спросил: «Вы к этому сами пришли?», и пришлось объяснить, что он и гимназии толком не кончил — «Ну да, ну да… На вашу гимназию как раз пришлось… В Судаке, вы говорите?» — «Да». — «Препохвально. Что у нас там дальше? Тургенев? Ну-с». Полчаса проговорили. Наверное, если бы ему не нравилось, прогнал бы сразу. И Даня ходил по зеленому коридору, смущенный и радостный, продолжая мысленно отвечать Солодову, который, в сущности, был первым после Валериана идеальным слушателем, но, в отличие от Валериана, не вставлял многоязычных замечаний.
67 
