90 
Льюису все равно. Больше так больше. По правде сказать, он с удовольствием платил бы больше. Отдавал, отдавал, отдавал, пока не остался бы без последней рубашки. Окровавленный и разбитый. Только ничего у него не выйдет, слишком он богат, разориться не получится. Простым чеком не откупишься, а по-другому замаливать грехи Льюис не умеет.
Он слушает главврача, пытается вникнуть и пересказать суть Берте. Она стоит рядом и от злости скрипит зубами.
— Он говорит… Погоди секундочку… Он говорит… Будьте добры, повторите.
Терпение Берты лопается, и она выхватывает у него из рук трубку:
— Еще раз, и выражайтесь яснее, пожалуйста.
За следующие полторы минуты раздражение на ее лице сменяется недоумением, недоумение — яростью, ярость — решимостью, потом снова появляется ничего не выражающая маска, такую Берта надевает в кризисные моменты. Она отрывисто произносит несколько слов и вешает трубку.
— Девчонка беременна.
— Не может быть.
— Милый, — говорит она и звонит в колокольчик, призывая горничную, — как видишь, может.
— Что ты собираешься делать?
— А какой у нас выбор? Ее нельзя там оставлять.
— И что ты плани…
— Не знаю. Ты мне не даешь подумать.
В дверях появляется горничная.
— Вызовите машину.
— Да, мэм.
Льюис смотрит на жену:
— Что, прямо сейчас?
— Да.
— Но ведь сегодня воскресенье.
— И что?
Ему нечего ответить.
— У тебя есть другие предложения? — спрашивает Берта.
Нет у него предложений.
— Тогда беги одевайся. Надо ехать.
Льюис одевается и пытается понять, как он оказался в такой ситуации. События в его жизни, кажется, совершенно не имеют между собой связи. Он был там, теперь он здесь. И как он сюда попал? Непонятно.
Льюис ищет расческу, лакей находит ее и протягивает хозяину.
— Большое спасибо, — говорит ему Льюис. — Дальше я сам, вы свободны.
Лакей молча кивает и удаляется.
Льюис снимает рубашку и рассматривает себя в зеркале. За последние восемь лет он здорово постарел. Раньше зубья расчески застревали в его густых прядях. У него была гладкая кожа. И никаких слоновьих складок — а теперь они появляются, стоит только нагнуться. И подтянутого живота больше нет. Нет стройного, сильного и успешного бизнесмена. Есть дряблое брюхо и жирок на ребрах. Бедра стали широкими, почти женскими, зад раздался. Льюису неприятно на себя смотреть. Не всегда он был таким.
Льюис надевает рубашку, обувается и спускается в холл.
Дом, куда они направляются, находится в Территауне, в нескольких километрах от Гудзона. Машина выезжает из города. Тут же на дорогах появляются глубокие колеи, из которых автомобилю трудно выбраться. Они едут несколько часов. Костюм тесноват, и спина у Льюиса совсем затекла. К моменту приезда он едва может пошевелиться. Даже непонятно, что страшнее — выбраться из машины или велеть шоферу разворачиваться и возвращаться на Пятую авеню.
Главврач встречает их за воротами и показывает, где оставить машину, чем раздражает Льюиса: можно подумать, Мюллеры приехали сюда в первый раз. Берта, конечно, тут не появляется, но сам-то Льюис бывает не реже раза в год.
Территория пансиона красивая и яркая, повсюду растут полевые цветы и сорняки. Даже в носу чешется. Льюис сморкается и оглядывается на жену. Она равнодушно рассматривает здание, построенное уже после того, как Берта здесь побывала.
Льюис это точно помнит, потому что оплатил часть расходов по строительству. Анонимно. Берта не позволила бы ему порочить доброе имя семьи подобным образом. Тоже, кстати, забавно. Она так печется о добром имени Мюллеров, хотя именно Льюис превратил ее из Стайнхольц в Мюллершу.
Берта тоже очень изменилась, хотя Льюису трудно точно сформулировать, в чем конкретно. Казалось бы, она сохранила все черты прелестной юной девушки. И никакой косметики особенной не требуется для поддержания этой красоты. Другие женщины морят себя голодом, чтобы свести на нет урон, нанесенный фигуре безжалостным временем и рождением детей. Другие, но не Берта.
В чем же тогда дело? Льюис разглядывает профиль жены. Да, она все так же хороша. Но появилось и нечто новое. Родимое пятно чуть увеличилось. Нос немного расплылся. Словно бы настоящая Берта, туго затянутая в корсет своей красоты, начинает понемногу освобождаться от этих пут. Корсет рвется то здесь, то там, каждая отдельная дырочка незаметна, но вместе они создают новый, несколько нелепый образ. Быть может, изменения и вправду произошли, а может, Льюис просто начал замечать то неприятное, чего не видел раньше. В любом случае влечение, которое и в прежние-то времена, когда Льюис еще тепло относился к Берте, страстным назвать было никак нельзя, в последние годы совсем усохло и пропало. Причем не только к Берте, его аппетиты вообще существенно сократились. Осталось одно сожаление, сожаление обо всех неверных решениях, принятых им когда-то. Хоть Льюису и трудно понять, как он дошел до такой жизни, он все же старается быть честным с собой и осознает, что сам выбрал свой путь. Когда-то ему казалось, будто выбора у него нет. Теперь он видит: выбор был. И Льюис его сделал. Много лет назад Льюиса привели в комнату, показали ему девушку, назначенную ему в жены, и он согласился. Пришли в движение лопасти механизма, и пришли они в движение лишь по его воле, а по чьей же еще? Отец сказал ему: женись или отправляйся в Лондон. И почему бы ему и не съездить было в Лондон? Льюис убедил себя, что жениться все равно когда-нибудь придется, а потому легче остаться и смириться со своей участью. А ведь, если подумать, отец оставил ему выбор. Мог бы навсегда остаться холостяком, как дедушка Бернард. Ну что такого страшного случилось бы с ним в Лондоне? Теперь Льюис не понимает, чего он боялся. А когда Берта решила отослать девочку из дома? У Льюиса тоже был выбор. Он спорил и спорил с женой, но в конце концов сдался. А мог бы и настоять на своем. Мог бы сделать хоть что-то. Непонятно только — что? Но что-то он сделать мог.
90 
