50 
Бывают чудеса.
…Не иначе, сынок у полковника Ивенского заговорённый, — ходит в полку молва. — Только что не в упор осман стрелял — шагов с пяти, не дальше, и то пуля вбок ушла, вскользь задела!
…— Папенька, ну когда же вы, наконец, попросите Людвига Францевича, чтобы позволил мне из мортиры стрельнуть? Ведь давно обещались!
— После дождика в четверг! — отмахивается отец, ему недосуг, готовится к важной встрече.
И не то диво, что назавтра идёт дождь, хоть на дворе конец января, и оттепели ничто не предвещало. А то удивительно, что весь честной народ, включая самого фельдмаршала, прибывшего на позиции из ставки, убеждён, будто наступил именно четверг, и только поздно вечером спохватывается, что и вторник-то не минул.
…— А пусть Ивенский скажет, как так получается? Ни разу не поймали его ни на самовольной отлучке, ни на опоздании! Всех ловят — его нет, а ведь не реже других убегает! Ивенский, может, ты деньги дежурным даёшь?
— Это я тебе, Рохлин, сейчас по шее дам, чтобы не наговаривал! Да ещё к барьеру вызову. Хочешь стреляться, Рохля? Или трусишь?
— Ха, напугал! Да где же мы пистолеты возьмём?
— А это уже моё дело. Достану.
Нет, Рохля стреляться не хочет.
…— Лизанька, что же вы невеселы сегодня?
— Ах, Роман Григорьевич, у меня беда! Погода стоит чудная, хотели ехать кататься, а моя любимая Аделина захромала! Знахарь приходил, сказал, больше уж ей не скакать…
— Ну, что вы, Лизанька, не плачьте, я уверен, завтра же ваша Аделина будет здорова! — ведь глупость сказал, только чтобы утешить. Но назавтра кобыла чудесным образом выздоравливает, и весело скачет по парку в Сокольниках.
…— На вас лежит старинное мадьярское проклятие Мегсемизита, обычно с таким живут не более трёх часов, а вы уже несколько дней ходите как ни в чём… И оберегов на вас серьёзных нет… Поразительно! — маг ходит вокруг него кругами, любуется, как на заморскую диковину. — Удивительный случай! Откуда такая устойчивость?
Вот, значит, откуда! От беглой маменьки передалось!.. Или нет? Если допустить, что Ворон — морок, и слова его — ложь, так может, и воспоминания эти ложные, и не было ничего подобного на самом деле? Очень уж странно оказаться на старости лет ведьмаком! Жил себе жил, ничего не подозревая, и вдруг нате вам — ведьмак! Смех и грех! Эх, как бы наверное узнать? С Удальцевым, что ли, поговорить, он, вроде бы разбирается в колдовских делах? Интересно, он спит? Кажется, не спит…
…Он проснулся от толчка поезда и первым делом выглянул в окно — бежит за вагоном чёрная гончая, или отстала? Но за морозными разводами, изукрасившим стекло, ничего невозможно было разглядеть, лишь изредка мелькали, рассыпаясь ледяными искорками, огни полустанков.
— Тит Ардалионович, — тихо, чтобы не побеспокоить соседей, позвал Роман Григорьевич. — Вы спите?
— Не сплю! Опять случилось что-то? — встревожено прошептал тот в ответ.
— Всё спокойно пока. Но я хотел у вас спросить. Ваша нянька с Непрядвы, она что-нибудь рассказывала вам про ведьмаков?
Удальцев сел комочком, натянув на плечи плед. Не очень-то хотелось ему среди ночи говорить о ведьмаках. Но не признаваться же в том его высокоблагородию? Пожалуй, в придачу к обжоре, ещё и трусом сочтёт!
— Рассказывала многое. У них в соседнем селе жил урождённый ведьмак Пантелеймон, «страсть какой поганый, спасу от окаянного не было, и управы никакой», — он процитировал няньку дословно.
— Да? — отчего-то оживился Роман Григорьевич. — И что же он творил?
— Всяческие каверзы чинил, — Удальцев говорил как по писаному — слышал эту историю от няньки раз сто, наизусть выучил. — Посевы травил, тучи нагонял в покос да в жатву, бегал по селу то серым волком, то чёрным конём, то и вовсе коршуном л ётал — народ пугал. Умел у человека глаза вынуть или зубы изо рта вытянуть, а назад отдавал не иначе, как за выкуп. Чужих коров выдаивал так, что вымя сохло, а как ополчились на него соседи, хотели с места сжить — привёз на телеге саму коровью смерть, да и выпустил гулять, едва всего стада не лишились, снова платить пришлось, чтоб изгнал. Притом, что денег, злом добытых, он не тратил вовсе, а обращал в печные уголья, и в огороде разбрасывал, а сам прозябал в бедности, жил в избе с худой крышей, ходил в таком рванье, что глядеть страшно, ел со свиньями и лучшей доли не хотел.
50 
