109 
— Неправда.
— Неправда, — соглашается Брокк, с трудом сдерживая улыбку. — Но мне показалось, что вам приятно будет слышать.
— Друзья не должны врать, — Кэри сжимает кулачки.
И манжет приподнимается, обнажая худенькое запястье с застывшим рисунком живого железа.
— Больше не буду. Обещаю.
— Спасибо, — она наклоняет голову, благодаря за обещание. Верит, что Брокк его сдержит? Пожалуй… Друзья.
Нелепость.
И единственный шанс удержаться рядом, когда она перестанет в нем нуждаться.
— Если это платье вам не нравится, зачем вы его надели?
Она вспыхивает и сжимает в кулачке вилку.
— Друзья не должны врать, — напомнил Брокк. Настроение странным образом улучшалось, и головная боль не в силах была его испортить. Она вновь отползла, заставив поверить, что вот-вот исчезнет.
— Вы смеетесь надо мной?
Тень обиды. И прикушенная губа. Вздох. И долгий взгляд из-под ресниц.
— Ничуть.
— Другие, — Кэри вздохнула, — нравятся мне еще меньше.
— Веская причина. В таком случае, почему бы вам не заказать платья, которые бы вам нравились?
Удивление. И немой вопрос в глазах.
Кажется, стоит прояснить некоторые моменты.
— Кэри…
Она вздрагивает и роняет вилку, а потянувшись за ней, сталкивает бокал, который падает с оглушительным звоном, взрываясь осколками.
— Простите…
Кэри пытается собрать осколки.
— Все хорошо, — стол слишком велик для двоих, и Брокк не успевает ее остановить. Обходит, присаживается на корточки, перехватывает руку ее, такую неестественно хрупкую. Запястье бледное и косточки выделяются, а ладонь осколков полна.
— Я неуклюжая.
В желтых глазах стоят слезы, и Кэри часто моргает, чтобы не расплакаться.
— Уклюжая. Очень даже уклюжая, — Брокк гладит запястье.
— Опять врете?
— Приходится. Отдай, пожалуйста, пока не порезалась.
Она высыпает осколки на перчатку, и все-таки на коже вспухает красная капля. Кровь расползается по стеклу, окрашивая его розовым, а Кэри завороженно смотрит.
И пульс ее учащается.
— Сейчас, — Брокк не позволяет ей забрать руку. — Вставай.
Встает, смотрит на ладонь, на кровь, и часто-часто дышит.
— Больно?
Качает головой. Живое железо затянуло порез, но кровь осталась. И кажется, именно ее вид пугает Кэри.
Платок. Вода. И едва слышный вздох Кэри. Она не убирает руку, но отворачивается.
— Простите…
— За что?
— Я… этот запах… напоминает.
— О плохом?
— Да, — она выдыхает.
Бледна. Напугана.
Ее память полна чудовищ… и кажется, после войны не осталось никого, кто бы мог заснуть спокойно. Хотя Кэри и не была на тойвойне, ее собственная оказалась не менее кровавой.
Но она молода, а раны заживут.
— Сверр… иногда уходил охотиться… он так называл. А когда возвращался, от него пахло кровью. Ему это нравилось. Я ни о чем не спрашивала. Ему опасно было задавать вопросы. Но однажды он сам рассказал и… и показал. Мы поссорились и… и он сказал, что если я попробую сбежать от него, то он сделает так со мной.
Она подносит ладонь к лицу, пальцы растопыривает, разглядывает руку.
— Его больше нет, — Брокк не способен защитить ее от памяти и самое себя.
Кэри кивает, но, кажется, не верит.
Молчит.
Молчание становится тяжелым.
Она близка. И просто — руку протянуть. Коснуться, утешая. Обнять. Пообещать, что все дурное, что было в ее жизни, осталось позади… Кэри поверит. Ей хочется верить.
Непозволительная близость желтых глаз.
Непозволительная.
Близость.
— Извините, — она первой обрывает нить взгляда и отстраняется.
Правильно.
Нельзя пересекать границу, им же вычерченную.
И снова стол. Белая скатерть. Серебро. Стекло. Высокая ваза. И темные тепличные ирисы. Пурпур лепестков, теплый багрянец зева. Мягкая зелень толстых стеблей.
Кэри разглядывает цветы, чтобы не смотреть на него. А он поворачивается к окну, и морщится от головной боли. И забывшись, трет виски пальцами, пытаясь отогнать мигрень.
— Вам плохо, — Кэри встает, она идет.
Три шага всего. Глухой звук — каблучки ее туфель соприкасаются с паркетом. Блестят на полу осколки стекла, словно драгоценные камни…
109 
