105 
— Да.
— Если я тебе помогу, то…
— Я заплачу тебе за помощь столько, сколько ты попросишь.
— Рискуешь, — Таннис усмехнулась, вот только как-то нерадостно. — Я ж и десять тысяч фунтов запросить могу…
— Мой род вполне способен выдержать подобные траты. Хотя я надеюсь, что ты проявишь благоразумие.
Пепел летел в котелок, но Таннис данное обстоятельство не смущало, она и вовсе словно забыла о том, что собиралась готовить завтрак. Таннис сидела на скамеечке, подтянув ноги и сгорбившись. Волосы ее падали на лицо, и выражение его было одновременно и растерянным, и упрямым.
— Оставь свои деньги себе.
— Отказываешься?
— Ты славный, — она потерла шею, на которую опустился серый лепесток пепла. — И наверное, привык, что если хорошо заплатить, то… много мне радости будет с этих денег на каторге?
Кейрен молчал.
— Я ведь тебе на пару лет наговорила, верно?
Он кивнул.
— И даже если на прошлых грешках крест поставить, то нынешние… меня ищут.
— Полиция?
— И полиция тоже. Найдут они — повесят. Найдут… не они — прирежут. В лучшем случае, просто прирежут.
Вода закипела, выплеснулась за края котелка, и разозленное пламя плюнуло искрами. Таннис же, сыпанув в воду щепоть крупной каменистой соли, встала.
— Из-за того, что ты провалила задание?
— Да нет. Грент, сволочь, давно меня на расход подписал, — она вернулась с холщовым мешком. — И вашим сдал, чтоб было на кого собак повесить.
Таннис сыпала крупу горстями, и часть летела на угли, сгорала, распространяя по залу невыносимую вонь. Кейрен, которому казалось, что к местным запахам он привык, зажал нос пальцами.
— Это не овсянка… не знаю, что, но не овсянка.
— Да нет, она вроде, — Таннис раскрыла мешок и заглянула внутрь, принюхалась и пожала плечами. — Могу масла добавить, вкуснее будет…
В то, что серую клейкую массу, в которой с трудом проворачивался черпак, в принципе можно сделать съедобной, Кейрен сомневался. Содержимое котелка уже не булькало, но шипело, и запах гари усиливался.
— Проклятье! — Таннис схватилась за ручку ладонью и тут же выпустила, сгорбилась, прижимая руку к животу. — Да что это такое…
— Дай сюда.
Она трясла рукой, упрямо поджав губы.
— Сюда дай.
Кейрен нащупал флягу, в которой уже был не ром — вода. И когда Таннис все же решилась сунуть руку меж прутьев, крепко сжал запястье. Отвернув крышку зубами, плеснул водой на белый рубец ожога.
— Терпи.
Терпела. Смотрела исподлобья, дышала мелко, часто, и по виску ползла капля пота, которую хотелось смахнуть. И вообще желания были странными.
Обнять ее.
И зарыться носом в волосы, стоять, вдыхая терпкий пряный аромат, от которого голова идет кругом. Не отпускать. Утешить.
И Кейрен, наклонившись, легонько подул на ладонь.
— Зачем?
— Просто так.
Мама дула на его ссадины, и боль отступала.
А ладони у Таннис узкие, с кожей жесткой, с трещинами и бляшками застарелых мозолей. Вот старый шрам между пальцами, белая нить, которую тянет смахнуть. И Кейрен, не устояв перед искушением, касается шрама губами. От рук пахнет дымом и паленой кашей.
— Прекрати.
Вид у нее растерянный. И одновременно с этим — несчастный.
— Пожалуйста.
Позже, когда изучит эту руку. Длинные сильные пальцы, ногти ребристые, криво обрезаны, а то и вовсе не обрезаны. Еще один шрам… и не один.
— Откуда?
Таннис больше не пытается руку забрать.
— Да… не помню уже.
Она краснеет, и краска заливает шею, вспыхивают щеки, уши становятся вовсе пунцовыми. А ресницы дрожат, словно Таннис изо всех сил сдерживает слезы.
— Все хорошо?
У нее получается выдержать взгляд.
— Дерьмово все, — отвечает Таннис. — Ты себе не представляешь, до чего все дерьмово.
— Не представляю, — Кейрен выпустил руку. — Расскажи.
Ночь прошла, а легче не стало.
Муторно.
Как в тот день, когда Войтеха повесили… обычный ведь день. Весенний. Солнечный даже. Таннис, выбравшись из убежища у старой колокольни, щурилась и терла слезящиеся глаза. Домой кралась, и лишь оказавшись в безопасной тишине подъезда, выдохнула с облегчением. По лестнице бежала. И дверь толкнула, а та отворилась беззвучно…
105 
