Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
54 
А эта дура упрямится. И злость на нее берет такая, что словами не передать.
– Жизнь, говоришь? Но разве ты живешь?
Ульдра вдруг вцепилась в лицо и заставила голову задрать. Ледяные пальцы вдавили щеки, хотя и щеки были каменными. А лиловые глаза застили свет.
– Я ошиблась. Ты не до конца еще мертвый.
Живой! Живее прочих!
– Уходи, – велела Ульдра, отпуская.
– Нет! Не уйду! Я… я буду сидеть здесь столько, сколько понадобится, – Брунмиги вдруг понял, что победил. Куда им деваться-то? Ульдры камень держат, но в камне не ходят. А значит и те, кто в Ульдрином доме прячется, дальше холма не уйдут. И раз так, то надо просто дождаться.
– Он не дойдет до Хельхейма, – Брунмиги сел и, открыв фляжку, приник к горлу. Пил долго, с каждым глотком возвращая и силу, и уверенность в победе.
Кровь – истинная
– Или я возьму его тут. Или Хозяин – там.
Часть 4. Время боя.
Глава 1. Пространство сна
Там… там-там-там…
Капли воды срывались с острия сталактита и падали на Вершинина, чтобы разбиться о натертую до болезненной красноты кожу.
– Там, там… – напевал беловолосый человек, раскачиваясь на кресле.
Чудно?е у него кресло. Полозья-ребра скользят по полу. Подлокотники-руки держат рукояти мечей. И два каменных ворона на спинке широко раззявили клювы.
– Там-ди-да-ди-там… Хорошо ли тебе, доктор?
Вершинин хочет ответить, сказать, чтобы убирался гость из сна, оставил Вершинина в покое, но стоит открыть рот, как капли-стрелы устремятся в него.
Нельзя глотать лед.
– Ой упрямец… ой упрямец… – беловолосый покачал головой. И косы его – сколько их? Десять? Двадцать? – зашевелились. – Ну скажи, стоит оно того? Зачем мучиться?
Вершинин не знал, вернее не помнил. Наверное, он сделал что-то ужасное, если появился этот человек с ледяными глазами.
Это сон. И надо проснуться. Пошевелиться. Но как, если тело неподвижно? И есть ли оно?
– Есть, – говорит человек.
Есть. Вершинин ощущает руки, приросшие к камню, и спину, пробитую копьем, и водяные иглы, пронзающие кожу.
– Ну что? Хватит на сегодня?
Человек поднимается, и вороны перепархивают на его плечи. Когти их пронизывают волосы. Клювы втыкаются в плоть. Но человеку не больно. Ледяные глаза его спокойны.
– Подумай, Вершинин. Хорошенько подумай.
Он идет. И под ногами его крошится гранит.
– Эй! – крик Вершинина тревожит сталактиты. И те раскачиваются, стряхивают воду. Уже не капли – целые потоки. Еще немного и захлебнешься. – Ты не оставишь меня здесь!
Вершинин выгибает шею, сдирая затылок о слюдяные зубы пещеры, выкручивается онемевшим телом, чтобы увидеть, куда исчезнет мучитель, но не видит.
Пещера пуста. Стены ее вращаются, разгоняясь. Приближаясь. Сминая сталактиты в пыль, а воду взбивая в едкий белесый туман. Этот туман наваливается, обнимает, просачиваясь в рот и глаза, забивает нос тленом. Вершинина рвет, но пробка из тумана сидит в горле, не позволяя рвоте покинуть тело.
– Упрямый… упрямый…
Стены доползли до ног и сняли подошвы.
Боли нет! Это сон! Сон!
Вершинин, уже не боясь обрушить сталактитовые зубы, кричит. И просыпается. Но тело его по-прежнему парализовано. Он мокрый и беспомощный.
Бессильный.
Нельзя злить Варга.
Нежное урчание коснулось уха, и рыжее легкое – но живое! – тельце взобралось на гору плоти, улеглось на животе. Аспирин.
Эту болезнь не вылечить аспирином. Но котенок мурлыкал, перебирал лапками и острые коготки раздирали кожу. С царапинами возвращалась чувствительность.
– Хороший мой, – сказал Вершинин, когда сумел заговорить. – Что бы я без тебя делал? Напугал, да?
Котенок ползком двигался от живота к груди. Шерсть его стояла дыбом, хвост-морковка дрожал, а глаза слезились. Надо бы ветеринару показать. И давно надо было. Лишь о себе думаешь, Вершинин?
– Я и сам испугался. Кошмары – они такие… пугают.
Аспирин заурчал совсем уж громко. Он тяжелый. Вроде и махонький – ладонью накроешь – но тяжеленный, как булыжник. А вроде легким был. Когда потяжелел? Стал неудобный. Стряхнуть бы. А лучше взять за шкирку и о стену.
Или за голову схватить. Голова крохотная, кости тонкие, сожми покрепче и треснут.
54 
