59 
Но с нынешней тяжестью руки Беллы Петровны не в силах были справиться. Что они вообще могли? Шить? Вязать по схемам из журнала "Своими руками"? Резать, стирать, гладить? Заправлять постели? Крутить карандаш, когда не думалось, или клацать по клавишам, набирая очередной приказ?
Все эти умения, прежде незаменимые, теперь вдруг стали бесполезны. А сама Белла Петровна, искренне полагавшая, что она – человек сильный, растерялась.
Она чувствовала себя беспомощной и одинокой. Первый страх прошел. Время не излечило дущевные раны, но заразило их гнилью сомнений. И теперь нарочитая забота супруга вызывала лишь раздражение, а вид больницы – приступы тошноты.
Без изменений…
Без изменений.
Без. Изменений.
Всегда одни и те же слова, которые Белла Петровна разбирала на слоги и складывала вновь. Но безизменений. И тогда она перестала приходить, просто, чтобы не слышать. Белла Петровна выползала из троллейбуса, пряталась в ракушке-остановке и уговаривала себя пойти. Но отсидев положенные два часа, брела домой, утешая себя лишь тем, что Юленьке – все равно.
БезЫзменений.
Однажды Белла Петровна и вовсе сбежала в городской парк, гуляла, воображая, будто бы все, что происходит, происходит не с ней, а с кем-то другим, незнакомым и неинтересным. Ночью же разболелось сердце и подарило бессонницу.
Верно потому и поверила Белла Петровна незнакомой женщине.
Мужу она ничего не сказала – в последние дни они почти не разговаривали, обменивались кивками и расходились, стыдливо пряча друг от друга глаза.
Пусть его…
Собиралась Белла Петровна долго. Вытаскивала из шкафа наряды, примеряла и, скомкав, вновь в шкаф запихивала. Надела старый костюм с широкой синей юбкой и белым пиджаком, расшитом слезками-стразами. Глаза подвела, губы тронула помадой, вдела в уши серьги.
Красавица? Пожалуй, только глаза уставшие.
Это все из-за сердца – чего болит? Чего ноет? Хватит уже!
Обитала гадалка на окраине города, на двенадцатом этаже двенадцатиэтажной башни. Здание столбом подпирало низкое небо, и тучи сползали по стенам его, превращаясь в бурую дождевую воду. Белла Петровна подумала, что странно это – дождя нет, а вода в узких канавинах стоит, и лужи стелются по щербатому асфальту.
Лифт поднимался невыносимо долго. Скрипели канаты, дребезжали дверца, а единственная лампа мигала, грозя погаснуть и оставить Беллу Петровну в кромешной тьме. Пахло сигаретным дымом и мочой. А на лестничной площадке – благовониями, душными, липкими. Здесь уже собралось народу. Жалась к изрисованной стене старуха, держались за руки женщины – старая и молодая, но одинаковые в общем горе и черных платках. Скулил мужичонка в сером пиджаке.
И здесь придется ждать? Среди этих вот блаженных? Но Белла Петровна знала – ждать будет. Врастет в пол, в стены, лишь бы проникнуть за обитую дерматином дверь, к которой ее тянуло неудержимо.
– Бесовка! Бесовка! – заверещал мужичонка, вскидываясь. Из кармана он достал потрепанное писание и стал тыкать им старушке в лицо. – И сказано, что будут пророки многие! И что будут пророки ложные! И что придет блудница в багряных одеждах!
Не багряные – алые, как пламя, шелка. Ветра не было, но они раскачивались, льнули к тонкому стану, обнимали грудь, ласкали ноги и руки… босые ноги ступили без страха на заплеванный пол. Руки белые, ледяные, легли на плечи Беллы Петровны, и целительница сказала:
– Идем.
Никто не осмелился ей перечить, лишь мужичонка вновь в угол забился, заплакал.
В квартире запах благовоний превращался в смрад.
– Не бойся, – целительница улыбнулась. Алые губы ее – пятно крови на белой коже. – Я помочь тебе хочу. Садись.
– Я не боюсь.
А шторы задернуты наглухо. И окна закрыты. Сотня свечей в рюмках, стаканах, мисках и в тазу – слепленные в стозевное восковое чудовище – жрали воздух. Слабо позвякивали колокольчики. Крутились золотые и серебряные монеты на тонких лесках. В темноте лесок не видно и кажется, что монеты висят сами по себе, но Белла Петровна в подобное не верит.
Но тогда зачем она здесь?
– Затем, что ты любишь свою дочь. Выпей.
Кубок тяжелый и неуклюжий, как цветочный горшок на ножке. А зелье в нем темное, горькое, с травяным вкусом. Отрава? Но зачем? Да и пускай, может, сердце перестанет болеть.
59 
