97 
Я еще раз порадовалась, как мудро я поступила, найдя себе занятие, которое отвлекало меня от растущей напряженности в замке.
Я была занята этой стеной, когда в галерею ворвалась Женевьева.
— Мисс! — позвала она. — Мисс, где вы?
— Здесь, — ответила я.
Когда она вбежала в комнату, я увидела, что она в растерянности.
— Из Каррфура известие, мисс: деду стало хуже. Он зовет меня. Поедемте со мной.
— Ваш отец...
— Его нет... на прогулке с ней. Пожалуйста, мисс, поедемте. Иначе мне придется взять грума.
Я пообещала, что быстро переоденусь и спущусь в конюшню через десять минут.
— Пожалуйста, поторопитесь, — умоляла она.
Всю дорогу в Каррфур она хранила молчание; я знала, что она страшилась этих визитов и при этом этот странный дом притягивал ее.
Мадам Лабисс встречала нас в холле.
— Ах, мадемуазель, — сказала она, — как я рада, что вы приехали.
— Он очень болен? — спросила я.
— Второй удар. Морис нашел его, когда подавал обед. Приезжал доктор, а потом я послала за мадемуазель.
— Значит, он... умирает? — глухо спросила Женевьева.
— Трудно сказать, мадемуазель Женевьева, Он все еще жив, но в очень плохом состоянии.
— Можно к нему сейчас?
— Пожалуйста, пойдемте.
— Пожалуйста, идемте со мной, — сказала Женевьева мне.
Мы прошли в комнату, которую я видела раньше. Старик лежал на тюфяке, мадам Лабисс, видимо, пыталась устроить его поудобнее. Она укрыла его покрывалом и поставила в комнате небольшой столик и стулья. На полу даже коврик лежал. Но голые стены, единственным украшением которых служило распятие, да еще скамеечка для молитвы в углу, делали комнату похожей на монашескую келью.
Старик, голова которого покоилась на подушке, представлял собой жалкое зрелище: глаза глубоко ввалились, нос заострился. Он был похож на хищную птицу.
— Мадемуазель Женевьева, месье, — проговорила мадам Лабисс.
На лице его промелькнуло выражение, по которому я догадалась, что он узнал ее. Губы его шевельнулись, речь звучала глухо и невнятно.
— Внучка...
— Да, дедушка. Я здесь.
Он кивнул, и перевел взгляд на меня. Очевидно, левый его глаз не видел — он казался мертвым, но правый глаз замечал все.
— Подойди ближе, — сказал он, и Женевьева двинулась к его постели. Но он продолжал смотреть на меня.
— Он говорит вам, мисс, — прошептала Женевьева. Мы поменялись с ней стульями, я села поближе к нему — похоже, это его удовлетворило.
— Франсуаза, — сказал он. Тогда я поняла, что он принял меня за мать Женевьевы.
— Все в порядке. Пожалуйста, не волнуйтесь, — сказала я.
— Не надо... — бормотал он. — Будь осторожней. Смотри...
— Да, да, — успокаивающим тоном говорила я.
— Не нужно было выходить замуж... за этого человека. Я знал... что это плохо...
— Все хорошо, — старалась уверить его я.
Лицо его исказилось.
— Ты должна... Он должен...
— О, мисс, — произнесла Женевьева, — я этого не вынесу. Я сейчас вернусь. Он бредит. Он даже не узнал меня. Мне оставаться?
Я покачала головой, и она ушла, оставив меня в этой странной комнате наедине с умирающим. Я поняла, что он заметил ее исчезновение, и ему стало легче. Казалось, он собирается с мыслями.
— Франсуаза... Держись от него подальше... Не позволяй ему...
Он изо всех сил старался убедить меня в чем-то, и я старалась понять значение его слов, потому что говорил он о графе, и я чувствовала, что в этой самой комнате я могу раскрыть тайну смерти Франсуазы. И больше всего на свете я хотела доказать, что ее муж был непричастен к ее смерти.
— Почему? — спросила я. — Почему я должна держаться подальше от него?
— Такой грех... такой грех... — простонал он.
— Вам не нужно расстраиваться, — сказала я.
— Вернись сюда... Уезжай из замка. Там только несчастье и погибель... для тебя.
Усилие, потребовавшееся для такой длинной речи, казалось, истощило его силы. Он закрыл глаза. Я пришла в отчаяние — ведь он мог столько поведать мне.
Вдруг он открыл глаза.
— Онорина, ты так прекрасна. Наше дитя... что станет с ней? О, грех... грех.
Силы вновь покинули его. Казалось, он умирает. Я пошла к двери позвать Мориса.
— Конец близок, — сказал Морис.
Лабисс посмотрела на меня и кивнула.
— Мадемуазель Женевьеве нужно быть здесь.
— Я пойду и приведу ее, — сказала я, радуясь возможности уйти из комнаты, в которой витала смерть.
97 
