118 
– С последним этапом сюда приехал Спартак, – выдал наконец начальник оперчасти.
– Ну, знаю, – преспокойно сказал Марсель. Кум едва не подскочил на месте. – Поселился уже, завтра на работы выходит. И что?
– Ты с ним виделся?!
– Зачем видеться? Успею. Но должен же я знать, кто живет в моем кичмане. (Кум открыл было рот возразить насчет моего кичмана, но передумал.) Да и, кроме того, шорох об этом Спартаке далече пошел – как он какого-то чухона из зоны вытащил и на все четыре стороны отпустил.
– Этого чухона я сам отпустил только сегодня утром!
– Дык и я про то же...
Комсомолец внимательно посмотрел на вора, но в полумраке совершенно не понять было, серьезно говорит Марсель или валяет дурака. Он закурил, выпустил в сырой воздух струйку дыма. Спросил негромко, отрывисто:
– Что со Спартаком делать-то будем? Я его личное дело смотрел. Волосы дыбом встают. Если хотя бы половина из того, что за ним тянется, – правда, то его, засранца эдакого, расстрелять мало... Но там, в деле, есть такая пометка хитрая... Короче, мне оттуда, – он указал пальцем вверх, – недвусмысленно намекают, чтобы я не использовал Спартака на прямых работах[39].
– Уже, – растянул губы в улыбке Марсель. – Уже не используешь. Я его, видишь ли, на прожарку определил.
Кум не нашелся, что сказать. Покачал головой, пожал плечами и бессильно развел руки в стороны. Спросил почти ласково:
– Слушай, сосед, а ты не слишком много на себя берешь?
– Ведь кореш все ж таки наш бывший, – недоуменно напомнил Марсель. Нет, точно дурачком прикидывается. – А то как-то не по-людски получается... Ты что, против?
– Я не против, но... просто...
– Дык и я про то же. Ты хочешь ему помочь, я хочу, сверху хотят. Все чики-брики! Ты вообще зачем звал?
Комсомолец вздохнул, затянулся папиросой.
– Не нравится мне эта пометка насчет щадящего режима.
Возникла пауза. На востоке небо наливалось серым цветом.
– Думаешь, Спартак перекрасился? – тихонько ахнул Марсель. – К твоим дружкам ментярским перекинулся, и его сюда с какой-нибудь проверочкой заслали? Типа ревизором?
– Ничего я не думаю, – отмахнулся Комсомолец. – Просто не нравится, и все.
– Я пробью по своим каналам, – очень серьезно сказал Марсель. – Я узнаю.
Глава пятая
Новые и старые знакомцы
...Что-то должно было случиться – Спартак ощущал это шестым чувством, печенью, селезенкой, всем своим нутром, как волк ощущает приближение линии флажков и охотников. Он уже не в первый раз замечал в себе это чувство приближающихся перемен в своей жизни, видимо, выработавшееся у него в последнее время. Что произойдет, в лучшую сторону повернет кривая его жизни или, наоборот – засунет еще глубже в чан с дерьмом, Спартак не знал, да и не хотел знать, если честно. Он просто понимал, что в ближайшие дни должно произойти нечто, вот и все. Это чувство скорых перемен появилось и день ото дня крепло в нем с того самого момента, как он вошел ворота зоны. Прошло всего десять суток с сего знаменательного момента, а Спартак уже чувствовал, как поднимается в нем пока еще не полностью сформировавшаяся, но неумолимо набирающая силу волна ненависти к окружающей страшной действительности и власти, эту действительность создавшей и пестующей. Он уже успел вкусить, нет, не от всех, как он догадывался, «прелестей» лагерной жизни, но все же достаточно, чтобы понемногу понять, что здесь к чему. В лагере блатные считались администрацией социально близкими, «случайно оступившимися» гражданами, а политики и фронтовики – врагами, людьми второго сорта, и отношение к двум этим категориям со стороны администрации было в корне различным. Помимо этого Спартак видел, как относятся ко всем, не имеющим «уголовной» статьи, блатные, как в основном именно они делают себе наколки со Сталиным, да еще и шутят: «Нас стрелять нельзя – на груди Сталин, а развернут спиной – на спине Ленин. По жопе бить тоже нельзя – там Маркс с Энгельсом»[40].
Обо всем этом думал Спартак, стоя перед входом в барак и смоля первую после недавнего обеда самокрутку. Было тепло, он стоял в расстегнутой телогрейке, держа шапку в руке, с удовольствием ощущая на лице прикосновения тут же тающих снежинок. За спиной стукнула дверь, хрустнул под ногами вышедшего снег, и хриплый, прокуренный голос произнес:
– Ты, что ли, Спартаком обзываешься?
Затянувшись, Спартак не спеша обернулся, посмотрел на говорившего, медленно выпустил дым через ноздри. Это был Штопор, мелкий вор из свиты памятного по этапу Мойки, как уже здесь, в лагере, узнал Спартак. Штопора Спартак видел в компании Уха, но в коллектив Мойки он влился уже здесь, в лагере, и исполнял обязанности, как определил для себя Спартак, денщика при Мойке. Помимо Штопора к кодле Мойки в лагере прибилось еще человек десять, рангом (Спартак ухмыльнулся) повыше. Удивительно, но после этапа Котляревский ни с кем из окружения Мойки, да и с ним самим не пересекался, вор как бы специально держал дистанцию, ничем не проявляя свой интерес к Спартаку, – интерес, который явственно ощущался там, на этапе...
39
То есть на самых тяжелых.
40
Популярное заблуждение, сохранившееся кое где до нынешнего времени (только теперь вместо Сталина колют себе, случается, распятие или лик Христа на левой стороне груди). Но, увы, во все времена расстрельные приговоры в исполнение приводились пулей в затылок.
118 
