122 
...А потом началась война. Марсель ударился в бега вместе с блатными, Владу призвали в качестве переводчика, и Комсомолец, который мог бы выбить себе бронь, подал заявление добровольцем в военкомат. Естественно, заявление приняли и, естественно, направили Комсомольца в Особый отдел фронта... И хотя он этого не сказал впрямую, но Спартак догадался, что Влада в последний вечер пожалела соседа и ночь они провели вместе...
...Разумеется, он искал Владу. Между поездками, во время работы, даже вместо работы. Пробивал информацию по всем каналам. И единственное, что удалось узнать – разведотделение, в составе которого Влада Котляревская отправилась за линию фронта, назад не вернулось. Погибла геройски? «Погоди, Спартак, это еще только начало»...
...А потом, это когда наши уже вовсю наступали, служебный ветер занес Комсомольца в Восточную Пруссию. И там...
– Уж не знаю почему, – сказал Кум, – но одно из власовских соединений вдруг повернуло оружие против немцев и сдалось нашим. Наверное, поняли, что дело их проиграно, и решили вымолить прощение. Не тут-то было – есть совершенно четкий приказ казнить всех, даже сдавшихся. Причем не расстреливать, а вешать... Я не успел, Спартак. В списках приговоренных было ее имя. Я опоздал на несколько часов. Примчался – но она... ее уже... И на ней была форма капитана...
Оказалось, что разведотделение, с которым Влада ходила за линию фронта, было почти в полном составе взято в плен. Почти всех расстреляли, а Владе, которая, как выяснилось, знает немецкий, предложили выбор – или стенка, или работа по специальности: «Слишком уж много русских пленных, фройляйн, нам нужно как-то их содержать, отдавать приказы, доносить распоряжения. Естественно, вы пока остаетесь военнопленной, а там посмотрим...»
– И знаешь, я почему-то не виню ее, что она согласилась... Конечно, после работы переводчицей у немцев попасть в РОА – дело плевое, и я опять же не могу ставить ей в упрек, что она вступила в армию Власова... – он вдруг поднял пустые глаза. – Но вот почему на ней была форма капитана РОА?..
Вновь повисло долгое, тяжелое молчание.
Кум утер рукавом глаза – наверное, соринка попала – и налил еще. Себе стакан, Спартаку треть. Выпили не чокаясь.
– А знаешь, – усмехнулся одними уголками губ Комсомолец, – один ты у меня остался. Да Марсель. Хорошая компания подобралась – враг народа, вор и опер.
Спартак кивнул. Марсель тоже был один – хотя своих, блатных, и полно, но ведь никого по-настоящему своего. «А у меня есть Беата. И наш ребенок, – подумал он. И вдруг понял с ослепительной ясностью: – Я должен быть с ними. Со своей семьей».
– Слушай, Комсомолец, а может, есть у тебя возможность хоть что-то о моих разузнать? – спросил Котляревский. – Где они, как...
– Многого, сам понимаешь, обещать не могу, но что смогу – сделаю, – ответил тот. – Тут осторожно надо. Если кто что заподозрит, начнет разматывать – а почему это, собственно, Кум из какого-то занюханного лагеря интересуется судьбой какой-то польской девки?.. Тут-то нам и кранты. Ты только не думай, я не боюсь, просто по-глупому пропасть нет нам резона никакого.
– Да я ничего такого не думаю! Все понимаю.
– Короче, – Комсомолец порывисто встал, оправил гимнастерку, прошелся по кабинету. – Раз уж судьба свела нас всех троих опять, это неспроста. Я не фаталист, конечно, но... Мы должны держаться друг друга – вор в законе, враг народа и начальник оперативной части, ха-ха. Я со своей стороны, чем смогу, пособлю тебе. Да и Марсель поможет. Но ты и сам настороже будь, на рожон не лезь, что-то в зоне обстановка, по оперативным данным, нездоровая...
Он остановился посреди кабинета, посмотрел прямо в глаза Котляревскому и на секунду превратился в прежнего Комсомольца – молодого, наивного, целеустремленного, с горящими глазами.
– Прорвемся, Спартачок, – произнес он негромко. – Мы обязательно прорвемся.
...На самом деле все было не так, как рассказал Кум.
На самом деле он узнал, что среди приговоренных к повешению находится и Влада Котляревская, за сутки до казни и – успел добраться туда к вечеру, накануне казни. Размахивая своим удостоверением, проник к ней камеру. И первым делом, едва отдышавшись, показал на свои подполковничьи погоны – мол, видишь, я свое обещание сдержал[42]...
Лучше бы он этого не делал. Влада разрыдалась, Влада стала цепляться за него, буквально – как утопающий цепляется за никчемный обломок корабля. Комсомолец готов был плакать вместе с ней, но что толку – не в его власти было помочь любимой. Никак.
122 
