37 
Женщина ушла. Герман, закрыв калитку, ласково потрепал Завьялова по плечу:
- Пойдем в дом. Есть, небось, хочешь?
С тех пор, как не стало Маши, Александр питался всухомятку и вообще не думал о еде. О том, когда ест, где и сколько. Мог схватить пирожок на улице или в кафе на Пятачке, запить минеральной водой и этим ограничиться. Знал, что процессу поглощения еды Герман придает большое значение. Покушать любит, и хорошо покушать!
Кухня в коттедже была небольшая, но ужинали они с Германом обычно здесь, а не в столовой. Та была огромной и оттого неуютной. В стене, отделяющей ее от кухни, согласно моде проделано окошко, чтобы подавать еду. Может, когда у хозяина собирались важные гости, это и случалось.
Завьялов прямиком прошел в столовую. И замер. Да, на стене висел яркий плакат. Женщина и машина. Не та женщина. И не та машина. Картинка из того же календаря, рекламирующего роскошные иномарки, на которых Герман просто помешан. Но другая.
- А где та? - растерянно спросил Александр.
- Чего? - не понял Герман вслед за ним вошедший в столовую.
- На стене висел другой плакат. Красная женщина. То есть женщина в красном платье. И красная машина.
- Да, было такое, - нехотя сказал Горанин.
- И где он?
- Выкинул, - пожал плечами хозяин.
- А... куда?
- Зява, да ты что! Тебе плакат нужен с бабой? У меня их целый склад! Типографию летом проверяли, так я прихватил, сколько смог унести. Тебе какую, блондинку, брюнетку?
- Мне нужен тот плакат. На обратной стороне должен быть рисунок. Я сделал его той ночью. Когда убили Машу, — тихо добавил он.
- Бросил бы ты свои художества, - посоветовал Герман. - Все равно толку не будет.
- Ты взял рисунок?
- Да что ты заладил! - разозлился вдруг Герман. — Не было никакого рисунка! Плакат я выкинул, потому что надоел.
- А костюм отнес в чистку.
- Я что-то не понимаю. В чем ты меня подозреваешь?
- В сокрытии улик.
- Вот как. Замечательно. Просто отлично.
Горанин заходил по столовой, меряя ее широкими шагами. Мебели здесь было мало, хозяин предпочитал не торопиться с покупками, приобретал самое лучшее. Наконец, он остановился, развернулся лицом к Завьялову и громко, отчетливо сказал:
- Послушай мой совет, Саша. Хорошо послушай. Внимательно. В тюрьму пойдет Павел Павнов. А ты сделаешь вид, что все так и должно быть. Поверь, это лучше и тебе, и мне. И городу, - добавил, помолчав.
- Тебе это ничего не напоминает? - грустно спросил Завьялов. - Такое уже было. Парень, который случайно оказался рядом с трупом, должен был сесть в тюрьму. Скорее всего, так оно и вышло. Я ведь не смог этому помешать. Помнишь тот апрельский вечер?
- Да если бы я его не помнил...
Герман отвернулся, они помолчали с минуту, а потом Горанин, как ни в чем ни бывало, ска-' зал:
- Давай ужинать. Чуешь, котлетами пахнет? А котлеты у нее исключительные! ...
День третий
Совет Горанина ой принял к сведению. Поверить в виновность Павнова - это выход. В конце концов, между Павлом и Машей существовали какие-то отношения. И парень отнюдь не безобиден. Не исключено, что убил именно он. Ярость, потеря контроля над собой - это Павлу свойственно, сам видел. Нужны показания свидетелей. И полученные не под давлением, а в доверительной беседе. Хорошо бы иметь орудие
убийства, не испарилось же оно! Одна прямая улика перевесит все косвенные.
На следующий день он поехал в центральную библиотеку, где работала Роза. Купил бисквитный торт. Посидят, попьют чайку, доверительно побеседуют. Он знал, как это делается.
Бывать здесь ему уже приходилось. Работал пару раз в читальном зале, листая газетные подшивки. Сложные дела в его практике встречались редко, но бывало и такое. Убийство Маши из этого разряда. Немотивированное, непонятное. И предыстория его - странные рисунки, жестокие фантазии, кем-то претворенные в реальность. Горанин прав, такого в N еще не случалось.
В читальном зале стояла тишина. Подготовка к зимней сессии еще не началась, и студенты пока предпочитали проводить время вне его стен. Вот в декабре здесь будет многолюдно. А сейчас в кресле у журнального столика сидел с газетой интеллигентный старичок в очках да две девчушки шептались за последним столом, разглядывая глянцевый журнал. Больше никого. Было одиннадцать утра, день морозный, солнечный, занавеси раздвинуты, и оттого в читальном зале светло и уютно.
37 
