Одинокий с животным своим чутьем нацелился на Варгу — единственную тут ш т у ч к у; прочие были грубый, сельский помол. К таким он знал подходец. Простое хамство не подходило — нужно было суметь при ней унизить всех прочих, наговорить дряни, чтобы побоялась: ну как то же самое скажет про нее? В своей манере, по больным местам. Одинокий убежден был, что чувствует больные места у всех, а если не найдет, ударит по родне, по нежным частям. Подсев, начал с того, что среди огородного навоза ему вдруг блеснул чудесный минерал. С этим попал: сама любила повторять, что вы все со свалки, а я из игрушечного магазина, из лучшего тюля. Прошелся сперва по бабам: вот беременная медведица на цырлах, вот шлюха по-монастырски, в постели, должно быть, поскуливает, как щенная сука; вот женщина-грабли, обратите внимание, прелестница, на эту косточку на ступне, на большом пальце, признак плебса в пятнадцатом колене. Затем прошелся по мужчинам, особенно не пожалев Кугельского (вообразите, прелестница, мне отчего-то легче всего представить, как он гадит орлом, для вящей близости к народу); говорил громко, чтоб Кугельский слышал. Жертва льстиво хихикала, а в душе вскипало такое, что Одинокий убоялся бы, кабы мог на секунду вообразить бунт. Одинокий о каждом знал худшее, и жертвы старательно достраивались под это знание. А вы, прелестница, кто же будете — или, вернее, кто вы уже есть на нашу погибель?
Тут Варга ощутила беспокойство, нечто вроде озноба. Даня был близко, в шаге, — он чувствовал, что в этом новом состоянии не составит труда обратиться к тайному в ней, что только и было настоящим, — но тут была смутно ощутимая неправильность, все равно что проникать к возлюбленной со взломом. Он застыл на уровне ее головы, розового уха с розовой опаловой каплей на мочке.
— Это не ваше дело, — сказала Варга, и Даня так обрадовался, что взмыл до потолка.
— Да, теперь конечно, — засипел Одинокий. — Нищий старик, что же, только плюнуть… Ты не так говорила бы со мной в мои тридцать. Я был Байрон, меня никто не звал иначе…
Это была простая тактика — сыграть на жалость, а когда разнежится, ударить. Это привязывало намертво: они долго бегали за ним, чтоб отомстить, а потом привыкали.
— Байрон, — сказала Варга и прыснула.
— Ты аккуратней с ней, дед, — сказал Мелентьев, кратковременно активизируясь. — Она мне знаешь что сказала? У ней способность внушать мысли. Она внушит тебе сейчас пойти кого убить, и ты убьешь, и тебя оприходуют. Или она внушит тебе отделаться, и ты обделаешься.
С этим Мелентьев уснул опять, положив тяжелую курчавую голову на плечо ничего не соображающей Татьяны. Татьяна сидела прямая, как столб, напряженно прислушиваясь к смерти внутри себя. У нее была изжога, изжога была сильна, как смерть, стрелы ее — стрелы огненные.
Чертова Варга. Разумеется, она все выболтала Мелентьеву. Нельзя было ее поить.
— Где же вы научились внушать мысли? — с преувеличенным изумлением спросил Одинокий, пытаясь ухватить Варгу за руку.
— Где надо, там и научилась, — сказала она, вырываясь. — Остромова знаешь? Вот он тебе внушит, так внушит, что забудешь хватать.
— Остромов? — уже по-настоящему изумился Одинокий. — Но я прекрасно знал Остромова! Редкостная сволочь, чудеснейшая! Я думал, он совершенно пропал. Что же, он в городе?
— Где ж ему быть, — неохотно ответила Варга. Даня плясал перед ней и так, и сяк, надеясь отвлечь внимание и прервать опасный разговор, но оставался невидим; легкая тревога, впрочем, ее кольнула.
— Но он чудесный малый! — повторял Одинокий. — Я хочу его видеть. Дайте мне его адрес.
— Ничего я тебе не дам, — сказала Варга решительно и отодвинулась.
— Это ты, положим, не зарекайся, — тщась казаться вальяжным, просипел Одинокий. — Не тебе, девчонке, лезть в старые отношения дела серьезных людей. Если захочу, я сам найду Остромова.
— Вот и захоти, и найди, — сказала Варга совсем уже решительно, и Даня обрадовался: умница, умница! Но в этот миг она поискала его глазами, не нашла и обиделась. Ей досадно стало, что он так долго отсутствует и, может быть, с Травиатой, а к ней в это время пристают грязные старики.
— Эй! — крикнула она Кугельскому. — Вы Даниила не видали?
— На лестнице, наверное. Блюет, — сказал Кугельский. Он рассказывал Нонне, как его ценит редактор, и поглаживал ее круп. Нонна была в полубесчувствии и хохотала.
— Не блюет он! — обиделась Варга.