Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
160 
— Где тряпка у тебя? — спросила Варга. И она в самом деле пошла бы, но тут у Плахова, честного малого, взыграла совесть.
— Ну не вам же убирать, — сказал он грубовато. — Ладно, чего там. Давай ведро, Кугельский.
Убрала в конце концов Рига, любовь творит чудеса.
7
— А про день рождения не вспомнили, — сказала Варга, прижимаясь к нему. Они шли по пустой набережной — она настояла пойти долгим путем и вдоль реки.
— Слава Богу, — буркнул Даня. — Еще бы не хватало.
Он чувствовал себя крайне странно и, пожалуй, неприятно, — душа не могла примириться с новым знанием, а тело отвергало эту душу, слишком много понявшую о его ничтожестве.
— А чего там было-то, на лестнице-то? — не отставала Варга. — Чего-то они там делали-то?
Она смеялась, дурачилась, надеялась его растормошить. Опьянение ей шло.
— Ты знаешь, — начал Даня и осекся, как Гамлет перед товарищами: нет в Дании ни одного злодея… — Это очень странный опыт. У меня еще не было такого.
— В Крыму жил и не пил, — смеялась она.
— Нет, какое. При чем тут — пил, не пил… Ты тоже, что ли, думаешь, что я напился?
— Что мне думать, я вижу.
— Ничего ты не видишь. Я с полустакана и в детстве не пьянел.
— Самогон их дрянь, — заметила она. — Из костей гонят.
— Каких костей?
— Животных костей, что, не знаешь? Собирают мослы коровьи и гонят.
— Не может быть, — усомнился Даня.
— Во всех очередях говорят.
— Как же ты пила?
— А что ж не пить, разве у меня кости не из того же сделаны?
— Господи, Варга, сколько у тебя всяких глупостей в голове.
— Ну и глупостей, — согласилась она ласково. — Ну и дура, а ты умный, всю лестницу им обрыгал.
— Да какое! — поморщился он. — С чего ты вообще…
— А и правильно сделал, — сказала она и поцеловала его в щеку. — Жалко, что не их, а лестницу только.
— Варга, — решился он наконец. — Питье вообще ни при чем, может, только так… черт знает, подтолкнуло. Я сегодня сделал то, чему Остромов хотел выучить Линецкого, помнишь?
— Выход? — поразилась она. — Ах, что ты все врешь! Не стыдись, миленький, что же стыдного напиться? Врать стыдней!
В материнстве ее и снисходительности была невыносимая фальшь — верно, собственная мать ее так воспитывала, мало любила и вот заставляла себя повторять игривые прописи, ни в одну из которых не верила.
— Я не вру, — почти крикнул он. — Я видел… Я все видел, что было в комнате.
— Ничего в комнате не было, — испугалась она, и он понял, что она не того боится.
— Я видел, что ты его оттолкнула. Но ты сказала ему про учителя.
— Ничего я ему не говорила, я вообще с ним не говорила, я с этой Таней говорила лошадью, — затараторила она слишком оживленно, чтобы он поверил. — У нее глистоз, она не знает, куда деваться.
— Что у нее? — переспросил Даня, чувствуя, что сейчас она опять наговорит своей дивной ерунды и он, только что экстериоризированный, опять умилится.
— Глистоз, у ней поэтому и брюхо твердое. Она вся твердая, как доска. А я вся мягкая, хоть не жирная, вот потрогай, — она схватила его руку и ткнула этой рукой меж грудей, чего бы он не отдал за это раньше! — А она твердая, это бывает, я знаю.
— Ты сказала, Варга, — повторил он. — В этом ничего нет плохого, он сам просил распространять среди надежных… но ведь этот — о чем ты, Варга!
— Ничего я не говорила! — возмутилась она, и на этот раз он почти поверил. — Я танцевала там, а ты пропустил.
— Ты же сказала, что не будешь.
— Скучно стало, кавалер ушел, вот и танцевала. Я им итальянский танцевала, с лодкой, ты не видел. Этот круглый твой по полу ползал, следы целовал. Поставьте, говорит, ножку мне на голову, я лизну. Я бы так ему лизнула, он бы из круглого квадратный стал.
Даня усомнился. Это было по-кугельски. Может, ему и впрямь все привиделось и он только потерял сознание от дрянного самогона? Нет, не может быть. Ему негде было взять те краски, которые он видел во время зрелища, зрелища: что угодно, а этого в нем не было.
— Варга, — повторил он очень серьезно. — Я тебе правду говорю. У меня была экстериоризация сегодня.
— Ой, иди к бесу, — отмахнулась она. — К бесу, к бесу. Что ж, и защиту ставил?
Даня похолодел. Он в самом деле не поставил защиты, ибо душа вырвалась с силой, как вода из крана, а потому в беззащитное тело могла проникнуть любая дрянь, вот отчего ему теперь так неловко и даже руки как будто повинуются с трудом. Но тогда бы он ощутил присутствие еще в первый миг, на лестничной клетке. А там, он помнил, было пусто, только холодно.
160 
