ФАНТАСТИКА

ДЕТЕКТИВЫ И БОЕВИКИ

ПРОЗА

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

ДЕТСКИЕ КНИГИ

ПОЭЗИЯ, ДРАМАТУРГИЯ

НАУКА, ОБРАЗОВАНИЕ

ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ

СПРАВОЧНИКИ

ЮМОР

ДОМ, СЕМЬЯ

РЕЛИГИЯ

ДЕЛОВАЯ ЛИТЕРАТУРА

Последние отзывы

Мои дорогие мужчины

Ну, так. От Робертс сначала ждёшь, что это будет ВАУ, а потом понимаешь, что это всего лишь «пойдёт». Обычный роман... >>>>>

Звездочка светлая

Необычная, очень чувственная и очень добрая сказка >>>>>

Мода на невинность

Изумительно, волнительно, волшебно! Нет слов, одни эмоции. >>>>>

Слепая страсть

Лёгкий, бездумный, без интриг, довольно предсказуемый. Стать не интересно. -5 >>>>>

Жажда золота

Очень понравился роман!!!! Никаких тупых героинь и самодовольных, напыщенных героев! Реально,... >>>>>




  171  

Два дня ничего не менялось. На третий он заметил, что поющих пьяниц в сквере все меньше. На пятый их не стало вовсе. Неприятный сюрприз, однако, состоял в том, что дети и старухи не вернулись в оскверненное место. Не то чтобы оно утратило прелесть — Дане, например, тут по-прежнему нравилось. Но то ли воробей имел над старухами тайную власть, то ли в один сквер нельзя войти дважды. И он стоял пустой — Даня думал даже вырыть воробья, но это было вовсе уж ни на что не похоже.

Странная вещь. Бутурлин об этом не предупреждал. Правда, не об этом ли говорил он в другом месте, в странном, темном абзаце, который Даня готов был счесть ошибкой переписчика:

«Всякая вещь три жизни живет, и в первой жизни она хороша, добра, любезна всем и до других охотна. Во второй жизни зла и злом одержима, и зло в ней живет вольно; но и тогда хороша бывает, и господствует в ней еще стихия огненная. В третьей жизни зло изгнано, мертво, и самая вещь мертва. Так учит нас умудренный Британец Салисбюри, открыватель способа медь заквашивать без каления. Спросим себя: отчего третье лучше второго? Оттого, говорит Британец, что плохое живое лучше мертвого, ибо есть для него возможность перемены. Узрев злодея, рассудим, что он во второй жизни; но страшнее нам узреть того, кто уже не холоден и не горяч. Возможно такое не только с людьми, но с целыми Царствами, однако сия мысль далеко от предмета нас завести может».

Даня не понял тогда, как это было связано с царством, но со сквером, кажется, было.

2

Следующим был трактат о левитации, приобретенный Остромовым по случаю две недели назад. Остромов бегло просмотрел его — законченный бред, то, что нужно. Галицкому он выдал его всего на два дня, чтобы подчеркнуть важность и редкость.

Среди остромовских рукописей Дане еще не попадалось ничего подобного. Почти все они были писаны тяжелым слогом человека, старающегося не прояснить, а затемнить понятия, дабы тайное не досталось недостойным, как учил Трисмегист. Авторы предупреждали, что суть скрывается под словами, как тело под одеждой, и высшая трудность в том, чтобы смотреть сквозь слова, — но как ни напрягался Даниил, иногда до буквальной боли в глазах пытаясь рассмотреть засловное, перед ним громоздились все те же слоистые, мертвые глыбы, от которых еще в древности отлетел смысл: «Таким образом, верховный принцип разума есть начало самоутверждения духа как первообраза, а приоткрывши завесу, скажу, что и вся жизнь во всем ее целом, как процесс самоутверждения духа, лежит цыликом в гранях разума, представляющегося по отношению к ней конечным абсолютным Началом» — ах, лучше б он не приоткрывал завесу! Всякий раз торжественно суля провещать истину, автор, будь он Гермес, Плотин или загадочный Пифагор Микенский, немедленно срывался либо в похвалу ищущему разуму, либо в сетования, что относительное не в силах постичь абсолютного. Особенно же изумляли в трудах посвященных, кому были открыты все семь небес и сколько их есть элементов, бесчисленные грамматические ошибки — их можно было, конечно, свалить на переписчиков, но ведь и переписывать не доверят абы кому! Учитель дважды повторил, что ранее третьей степени посвящения нельзя и прикасаться к этим тетрадям — они попросту убьют неосторожного; но писать на третьей степени «цыликом», вдобавок путая — тся и — ться, означало в самом деле слишком пренебрегать условностями. Переписчику явно была непонятна большая часть терминов. Поначалу Даня присматривался именно к ошибкам, размышляя о метафизических преимуществах цылого перед целым, но учитель категорически присоветовал не брать в расчет случайные черты. «Вы подобны зрителю в музее, вперившемуся в трещины рамы», — сказал он с укоризной, и новая криптография осталась без развития.

Трактат о левитации отличался ясным и обиходным языком: сочинитель не только не пытался скрыть священную истину, но разъяснял ее доброжелательно, чуть не услужливо. Казалось, он искренне сожалел, что не может открыть читателю все и сразу, поскольку главное усилие полагалось сделать самому, притом бессознательно; однако в остальном готов был развесить указатели на всех опасных поворотах. Больше всего тетрадь походила на деликатное руководство по изготовлению тончайших блюд из плодов, которые предстояло еще вырастить и собрать в иссушенной пустыне, — или на путеводитель по граду Божьему.

«Все, кто начал практиковать левитацию, — предупреждал автор, — прежде всего изумляются, отчего не каждый занят столь легким и приятным делом, и почему сам счастливец так долго страдал от безуспешности попыток. К сожалению, не в моей власти подтолкнуть к первому шагу, но я сделаю все, дабы облегчить последующие.

  171