С этим-то внуком сплошной восторг и сопли, размышляла Барбара. Ребятенок взял в руки скрипочку, провел смычком и — покрыл славой имя Дэвисов, как и было задумано дедом. Но затем родился третий ребенок, и старому Джеку Дэвису — ужасному Джеку Дэвису — снова пришлось взглянуть в лицо несовершенству.
Однако со вторым дефективным ребенком Джеку было не так просто разобраться, как с первым. Потому что если бы старый Джек Даше вынудил и эту мать покинуть дом из-за его бесконечных требований «Держите ее вдали от моих глаз» и «Унесите куда-нибудь это существо», то она забрала бы с собой не только младшую дочь-инвалида, но и старшего гениального сына. А это означало бы прощание с любимым Гидеоном. Прощание с возможностью купаться в лучах славы, которую сулили будущие достижения Гидеона.
Когда Соню Дэвис утопили в ванне, докопалась ли полиция до истории с Вирджинией? А если докопалась, то сумела ли семья сохранить в тайне чудовищную роль, которую сыграл в той истории старый Джек? Скорее всего, да, решила Барбара.
Во время войны ему пришлось пережить немыслимые страдания, он навсегда потерял здоровье, он был героем. Но при этом он был человеком, в котором до полной сонаты явно недоставало пяти-шести нот, и кто знает, как далеко мог зайти такой человек, если счел себя ущемленным в чем-то?
Барбара вернулась на тротуар, закрыв за собой ворота. Она выкинула в урну окурок и повернула к монастырю Непорочного зачатия — цели ее поездки в Кенсингтон.
На этот раз сестру Сесилию Махони она нашла в огромном саду, раскинувшемся за главным зданием монастыря. Вместе с еще одной монахиней сестра Сесилия сгребала граблями листья из-под мощного платана, который мог бы давать тень целой деревушке. Они уже воздвигли пять многоцветных холмов в разных концах лужайки. В отдалении, там, где каменный забор обозначал конец монастырских владений и в какой-то степени защищал их от шума электричек, которые с грохотом проносились мимо каждые несколько минут, мужчина в защитном костюме и вязаной шапке присматривал за костром, подкидывая в огонь собранную монахинями листву.
— С этим надо быть поосторожнее, — сказала Барбара сестре Сесилии после обмена приветствиями. — Одно неверное движение, и весь Кенсингтон превратится в угли. Не думаю, что вам бы этого хотелось.
— Без второго Рена, чтобы отстроить Кенсингтон заново, — нет, — подтвердила сестра Сесилия. — Но вы не волнуйтесь, констебль, мы предельно осторожны. Джордж не отходит от костра ни на секунду. И мне кажется, что Джорджу повезло гораздо больше, чем нам с сестрой Розой. Мы занимаемся собиранием, а вот он делает подношение, принимаемое Господом с радостью.
— Простите?
Монахиня провела граблями по траве, нацепляя на зубья пучки листьев.
— Это библейская аллюзия. Каин и Авель. Костер Авеля произвел дым, который поднялся в небо.
— А-а. Понятно.
— Вы не знаете Ветхий Завет?
— Только те части, где говорится о возлежании, познании и порождении. Зато их я знаю наизусть.
Сестра Сесилия рассмеялась и прислонила свои грабли к скамейке, которая окружала ствол платана. Снова обернувшись к Барбаре, она сказала:
— Да, в те дни было много возлежания и порождения себе подобных, констебль. Но иначе и быть не могло, ведь сказано им было — населить собою весь мир. Барбара улыбнулась.
— У вас не найдется минутки? Я бы хотела еще кое о чем у вас спросить.
— Конечно. Вы, я думаю, не захотите говорить на улице. — Сестра Сесилия не стала ждать согласия или возражения. Она просто сказала своей соратнице: — Сестра Роза, вы не против, если я покину вас на четверть часика?
Вторая монахиня кивнула, и сестра Сесилия повела Барбару к невысокому бетонному крыльцу, которое венчалось дверью в серой кирпичной стене.
По покрытому линолеумом коридору они дошли до двери с табличкой «Гостевая». Сестра Сесилия постучалась и, не получив ответа, распахнула дверь перед констеблем, говоря:
— Не хотите ли выпить чашку чая? Или кофе? По-моему, у нас еще оставалось печенье.
Барбара отказалась.
— У меня всего несколько вопросов, — сказала она монахине.
— А вы не возражаете, если я все-таки выпью?
Сестра Сесилия наполнила водой электрический чайник. На столике в углу комнаты стоял старый пластмассовый поднос с жестянкой чая и разномастными чашками и блюдцами. Монахиня достала из маленькой тумбы коробку с кусковым сахаром, бросила себе в чашку три кубика и невозмутимо пояснила Барбаре: