81 
…Небо на востоке Акаранга полыхало кровавым заревом, и топь колыхалась от дальних и близких разрывов, и время от времени тяжёлые дальнобойные снаряды с грохотом прокатывались над головой – враг бил по спящим тылам…
Третий день выдался самым тяжёлым: приходилось спешить. Не успеешь выйти к передовой до темноты, перейти линию фронта до рассвета – придётся ждать следующей ночи, под пулями, без надёжного укрытия, рискуя быть схваченными и своими, и врагом. Если в первые два дня они проходили, по прикидкам наблюдателя Стаднецкого, километров по пятнадцать, не больше – не столько шли, сколько отлёживались, – теперь им предстояло преодолеть двадцать с лишним. Не так уж и много, если шагать по ровной дороге, можно легко, не напрягаясь, уложиться в шесть – семь часов светлого времени. Но – топь! Она диктует свои условия, задаёт свои темпы. С ней не поспоришь.
К счастью, очень быстро адаптировался в новых условиях агард Тапри. Он научился ходить след в след и хлопот больше не доставлял, хотя местность становилась всё менее и менее проходимой. На блёкло-серой, зыбкой её поверхности всё чаще зияли огромные черные окна, пробитые снарядами, их приходилось обходить по широкой дуге. Вдобавок, начали попадаться замаскированные растяжки на поплавках, и если бы в котомке «брата Гепа» не завалялся совершенно не подобающий монаху миноискатель, тут бы им, пожалуй, и конец пришёл.
… Ближе к первому закату стала попадаться бронетехника, разбитая взрывами, искорёженная, но ещё не успевшая уйти в топь – верный признак близости передовой. Низко потянуло пороховым дымом, смешанным с густой атмосферной влагой. Теперь из белой её пелены одни только головы выглядывали – хорошо! Присел – и нет тебя, не видно с десяти шагов.
– В этом месте всегда туман, – в голосе цергарда звучала тоска. – Говорят, здесь раньше было большое красивое озеро. Ушло куда-то. Топь съела. А туман – это его, озера призрак…
– Что, правда?! – Тапри стало жутко, потому что в призраки он верил куда больше чем в богов.
– Да глупости конечно! – почувствовав его испуг, сменил тон Эйнер. – Современное мифотворчество. Народ пошёл дремучий, выдумывает всякое… Грустно просто. Раньше это место считалось модным курортом. Здесь аристократия водами лечилась… – подумал, говорить, или нет, и добавил мечтательно. – И у моего прадеда по материнской линии где-то неподалёку было родовое имение.Целый замок с башнями, рвом и разводным мостом… – он усмехнулся, потому что не понимал, зачем людям вообще нужны такие излишества. – Я видел фотографию – они там все в шляпах, огромных, вот таких, – он руками очертил над головой широкую окружность, – и на какой-то скотине верхом. С виду вроде коня, только поменьше. Может, это ослы, или мулы… – внешний вид и тех, и других он представлял очень смутно.
– Сам ты осёл! – несправедливо упрекнул Гвейран. – Аристократы никогда на мулах не скакали, на ослах тем более. Это были усурские степные лошадки, специальная порода для лёгких прогулок верхом.
– А-а! – сказал цергард с уважением не то к особой притязательности предков, не то к глубине познаний пришельца. – А кто тогда скакал на мулах? Зачем-то же их разводили?
– На мулах простонародье возило грузы.
– Точно! – обрадовался цергард, он вспомнил, что когда-то что-то такое читал. И спросил с тревогой: – Вам не кажется, что если народ утрачивает историческую память, это не доведёт его до добра?
– Да уж кто бы сомневался! – от души согласился пришелец.
– Если вдруг вернёмся живыми, я этим займусь, – пообещал Верховный, и принюхался: с востока Акаранга вдруг потянуло едой – традиционным солдатским варевом из хверсов и соленой рыбы. – О! Полевые кухни! – со знанием дела определил он и непроизвольно облизнулся. – Ещё немного осталось.
Туман рассеялся. Идти в полный рост стало опасно, только ползком. Очень неудобный способ передвижения, когда боишься опоздать. Ползли долго, мимо тех самых кухонь – вожделенных и недоступных, мимо госпитальных палаток, мимо полосы артиллерийских установок. Развороченная взрывами местность была опасно топкой, одежда промокла насквозь, пропиталась густой и смрадной болотной жижей. Ею же были вымазаны волосы и лицо, да так, что ни одного светлого пятна. С одной стороны, маскировка – лучше не придумаешь, с другой – холодно и противно, особенно когда в рот попадёт. Гадкой была грязь, но гораздо хуже – то, что она скрывала. Под руку то и дело попадалась всякая дрянь, опасная, царапающая в кровь: куски колючей проволоки и искорёженной брони, острые осколки снарядов. А ещё – что-то скользкое, подозрительно мягкое. Что именно – знал цергард Эйнер, и регард Гвейран тоже знал, и оба от души надеялись, что юный их спутник любопытствовать не станет. Но надежды их не сбылись. Нашарив очередной раз непонятный удлинённый предмет, вроде бы, завёрнутый в шершавую тряпку, он не поленился – выудил, рассмотрел – и отшвырнул от себя, едва удержавшись от крика. Это была оторванная человеческая рука.
81 
