— Я дам тебе её на время, — он спрятал ленту мне в карман, — отдашь, когда будешь уверена, что никакой другой мужчина, кроме меня, не может быть с тобой.
Прикосновения Джека обжигали огнём. Когда его пальцы медленно скользнули по моим джинсам, я почувствовала знакомую искорку, грозящую перерасти в адское пламя. У меня перехватило дыхание; в его глазах светилось желание.
Он поднял меня за бедра и усадил на себя верхом.
— Джек! — я уперлась руками в его плечи.
Не отрывая взгляда от моих губ, он прикусил свою, словно побуждая меня сделать то же самое.
— Сейчас я бы многое отдал, чтобы тебя почувствовать.
Это было так естественно. Быть с ним. Согреваться нашим теплом. Предвкушать, как мы соприкоснемся губами, займемся любовью. Мои глифы вспыхнули, и их сияние отразилось в его глазах.
Обхватив мои бедра руками, он прижал меня к вершине своей твёрдости, и я с наслаждением выдохнула:
— Да.
Закрыв глаза, он заставлял наши тела медленно двигаться, разжигая огонь в нас обоих.
— À moi, Evangeline, — его голос дрожал от сдерживаемого желания, — ты моя. А я твой. Однажды ты сама это поймешь.
Он переместил руки мне на задницу, и даже через ткань джинсов я чувствовала жар его ладоней.
Когда он сжал пальцы, я приподняла бедра, и из его груди вырвался низкий стон. С губ его срывались судорожные вздохи. Я тяжело дышала, теряя над собой контроль. Наше взаимное притяжение было обжигающим. Взрывоопасным. Если он хотел меня хоть вполовину так, как хотела его я...
Но мне было его все мало. Я хотела чувствовать на себе его руки, эти прикосновения пламени. Ещё немного и я перешла бы черту, после которой нет возврата... потому что это пламя поглотило бы меня.
Джек, должно быть, ощутил мои сомнения.
— Но я не буду тебя торопить, — он дрожал, снимая меня с коленей, — у нас ещё будет время.
Он опустил меня на место и, приобняв за плечи, прижал к себе.
— Иди сюда.
Я не могла ему сопротивляться, как загипнотизированная слушала биение его сердца.
— Я расскажу тебе о дне, который мы когда-то провели у протоки. В мире, где не было Вспышки. День, который должен был у нас быть. Наше первое свидание.
Затаив дыхание, я сказала:
— И чем мы занимались на этом свидании?
— Мы отправились с самого утра... — он заговорил шёпотом, перейдя на французский, — ...потому что я хотел провести с тобой как можно больше времени. Мы взяли с собой еду, пиво и радио. И поплыли на пироге к кипарисам, растущим прямо из воды. Кроны деревьев отражались в водной глади. Когда мы подплывали слишком близко, стихали потревоженные цикады, — он коснулся губами моих волос, — мы решили, что это будет наше место. И больше ничьё. Потому что именно там мы решили быть вместе: Эви и Джек.
Я прижалась сильнее, позволив себе раствориться в урчащем французском акценте.
— Ты была в красном купальнике, и, глядя на тебя, я восхищенно вздыхал. Ах, ах, АХ, Эванджелин, ты сводила меня с ума, — помню, я была в таком купальнике на некоторых фото в телефоне Брэндона, и, видимо, Джеку он понравился, — а когда воздух наполнился ароматом жимолости, я очутился на седьмом небе.
Он описал еду, что мы ели, знойные ритмы блюза, нежные дуновения южного бриза, который больше не манил его, ведь он уже находился там, где должен был.
Он затрагивал все мои чувства, и вдруг я ощутила в волосах тёплый ветерок и начала покачиваться в такт музыке. Меня охватила приятная расслабленность, веки отяжелели.
Когда я начала засыпать, он прошептал:
— Bébé, я тебя дождусь. Потому что в конце концов мы будем вместе: Эви и Джек.
Сквозь сон, я пережила еще одно из его воспоминаний.
Джек стоял перед зеркалом в уборной, готовясь предстать перед судом за нанесение телесных повреждений человеку, который избивал его мать. Он выглядел таким юным – лет шестнадцати, не больше. Гладкая загорелая кожа, глаза цвета штормового неба. Он затянул галстук, потом немного его ослабил, словно испытывая неудобство.
От сегодняшнего дня так много зависит, мои нервы сдают. Я хватаюсь за край раковины и на удивление не чувствую боли в руках. На покрытых шрамами пальцах нет свежих ран. Клотиль как-то умудрилась удержать меня от драк до судебного заседания. Со мной пришли только она и Лайонел. Мама... плохо себя чувствует.
В уборную, пошатываясь, входит назначенный судом адвокат с осоловелыми глазами. Судя по всему, он пьет не просыхая. Сам он из Стерлинга, и во время нашей единственной встречи ясно дал понять, что презирает « отбросы общества » из Бейсена.