249 
— Давно не впускает никого, в гальюн по ночам ходит, — сказал белобрысый мужик с тонким острым носом и усами щеточкой. Надя подошла к знакомой двери и спросила, не нужно ли чего.
— Вы все уже сделали, что могли, — прохлюпал из-за двери Самуилов. — Все, все, что могли, уже вы сделали. Уже вы погубили безвозвратно.
Как все сумасшедшие, он бил иногда удивительно точно.
— Простите, Василий Степанович, — сказала Надя и повернулась уходить, и он как-то почувствовал это сквозь дверь — или подсматривал в глазок? Мимо Нади ходили коммунальные соседи Самуилова, улыбались, подмигивали и крутили пальцем у виска.
— Вы погубили! — зарыдал Самуилов в голос. — Вы отобрали все! У меня вчера пропали брюки, моль съела шарф зимний! Был зимний шарф, съела! Украли шляпу, шел по улице, сшибли! Во втором классе пропала фуражка прекрасная новая! Спрашиваю — кто взял, никто не говорит. Взяли все, ничего не осталось, и тут вы приходите требовать! Вот, возьмите, входите, берите все, не осталось ничего!
Он распахнул дверь, и из занавешенной, темно-зеленой комнаты ударила физически ощутимая волна густой вони, нечистой старости, застарелой, неизлечимой неудачи — кажется, за время ее отсутствия все тут еще больше заросло сплетнями, страхами, паутиной воображаемых интриг, которые сплетал вокруг себя одинокий Самуилов; зеленые высохшие плети его мыслей висели в комнате, по углам копились их страшные гроздья. Но взглянув на нее, он словно увидел нечто не в пример более страшное — за один миг проник, понял, коснулся, ужаснулся и, тихо втянув воздух, захлопнул дверь. Страшно было Самуилову, а ей хуже.
— Уходите вон, вон! — завыл он из-за двери. — Ничего нет, никого нет дома!
И она ушла, усмехаясь в первый раз за этот день; и соседи уже не улыбались, глядя на нее.
Отсюда путь ее лежал к Громовой. Громова ее почти не заметила. У нее были серьезные проблемы — вычистили сына. Это звучало жуткой двусмысленностью — словно когда-то еще не поздно было выскрести это лишнее повсюду существо, но тогда пожалели, промедлили и наверстывали теперь. Прежняя Надя так никогда бы не подумала, но теперешняя могла. Его вычистили, и Громова мучительно переживала этот запоздалый аборт. Чистки ждали давно, и потому отсутствия Нади Громова попросту не заметила — ей было не до того; вообще, старея, старцы замечали все меньше посторонних предметов. Мысли их сосредоточивались на себе и своем. Посторонние — вредили они или старались помочь — вытеснялись собственными хворями и страхами, и выдуманными старческими фантомами — убогими, сплошь враждебными, строившими козни.
— И вы представьте! — желчно повторяла Клавдия Ивановна, вытирая красные глаза. Надя никогда не видела ее плачущей, но тут пробило. — Представьте, ни единой претензии к работе, ни одного профессионального замечания! Он даже конспектировал что-то Маркса, что-то выписывал, он вел дневник — подклеивал о стройках из газет! Они ничего не слушали, не посмотрели. Их двоих из всего отдела. И я понимаю, что Гринфельда, — Гринфельд никогда не работал, вечно бегал курить, и брат оказался в Америке, и вообще сколько можно терпеть, что везде о н и! Вы знаете, я всегда была без этих предрассудков, но когда везде! И вместе с Гринфельдом вычищать Игоря — это… я не знаю… это такое оскорбление, что не придумаешь. Мне кажется, если бы вычистили одного Игоря — это было бы не так обидно.
— Он устроится, — тускло сказала Надя. — Инженеры нужны.
— Ах, оставьте! — резко сказала Громова, вымещая на подвернувшейся Наде всю ненависть к кадровой комиссии ЛОБУТа. — Куда его возьмут после вычистки, и что вы вообще в этом понимаете?! Вы ничего не понимаете и говорите, просто чтобы сказать, машинально. Это мне обидней, чем если бы вы просто молчали. Так было бы честно, а вы равнодушно говорите что попало. Куда возьмут, и где еще сейчас в городе устроится человек его профессии? Он с нуля, с минуса создал все это производство, он знает бумажное дело. Отказывал себе в чае, в булке… И где он сейчас будет создавать? Где он возьмет такое предприятие? А в Москве его спросят: кто вас вычистил и почему? Вы лучше молчите, Надя, я не в том сейчас состоянии, когда могу выслушивать всякую ерунду…
— Клавдия Ивановна, — твердо сказала Надя, прерывая весь этот шквал обвинений и слез. — Я пришла попрощаться. Я в ссылку еду, на два года.
— В ссылку, ну и что же, в ссылку, — повторила Клавдия Ивановна. — Сейчас высылают каждый день, наконец заселят страну… У меня двух подруг выслали, они пишут, очень хорошо, люди чудесные. Одна в Томске, вторая в Нарыме. Вас там должны поселить, скоро маму сможете вызвать.
249 
