71 
Он не верил ее словам.
— Я второй сын своего отца‑графа! Из всех путей, по которым идут младшие сыновья знатных семей, я выбрал военную службу. Вы знаете, леди Бланш, что это имение я получил в награду. Вполне понятно, что я почти все время живу здесь. Я проводил бы в Лендс‑Энде и еще больше времени, если бы это понадобилось для его процветания.
Она мгновенно покраснела, но он заметил в ее глазах упрямый блеск.
— Все же вы могли бы чаще приезжать в город. Не отрицайте этого.
— Признаю свое поражение, — вздохнул он. — Я мог бы приезжать в город чаще, но мне не хочется видеть никого из образованного общества, кроме моей семьи. Извините меня за это. Именно поэтому, — тут в его голосе зазвучало торжество, — свет называет меня мужланом.
— Да, светские люди знают, что вы не любите их. Они чувствуют, что вы их презираете, и бросают в вас за это камни, — спокойно ответила Бланш.
Рекс улыбнулся в ответ. Он сделал это по необходимости, но все же ему стало легче: они прекратили обсуждать отвратительную для него тему его, возможно, разбитого сердца.
— Что такого ужасного в том, что я постоянно живу здесь, на краю страны, и зарабатываю себе средства на скромное существование? — спросил он.
Ладонь Бланш крепко сжала его руку чуть ниже плеча. Он замер, стараясь не дышать.
— Во многих отношениях это замечательно, — ответила она, потом заметила, что ее ладонь лежит на его руке, и убрала ее.
Ему приходилось делать огромное усилие над собой, чтобы не прикасаться к ней, и теперь он сдался. Он дотронулся кончиками пальцев до ее щеки. Их взгляды встретились.
— Скажите мне, что вы имели в виду. Мне кажется, что я неверно понял вас.
Ее рот открылся, и он почувствовал напряжение и пульсацию соединившей их невидимой силы. Он не мог ошибиться — эта сила существовала. От нее как будто стали плотнее и воздух, и его собственное тело. И он был рад этому грубой дикарской радостью.
— Я не очень хорошо помню, о чем мы тогда говорили.
Как его обрадовал такой поворот разговора! Он наклонился к Бланш и спросил:
— Может быть, я помогу вам вспомнить?
Потом он долго и с удовольствием рассматривал ее рот. А после этого не удержался и стал смотреть на ту маленькую часть ее груди, которую позволял видеть вырез ее ворота.
Бланш задрожала и подняла на него взгляд, затуманенный и умоляющий.
Рекс положил руку на ее затылок, крепко сжал его в ладони и наклонил голову, приближая губы к ее рту. Желание нахлынуло с такой силой, что он не мог ему сопротивляться. Воздух с шумом вырвался из его легких. Он крепче прижал девушку к себе и коснулся ее губ своими губами. А потом, отдавшись во власть охватившей его бешеной жажды обладания, он яростно, требовательно и широко раздвинул эти губы и глубоко проник языком в ее рот. Все это время какая‑то часть его сознания знала, как было бы, если бы не язык, а другая, мужская часть его тела глубоко проникала в ее тело.
Она беззвучно ахнула, а потом сама ответила на его поцелуй.
Он приказал себе сохранять власть над собой, но это было непросто, потому что он уже терял разум. Он почти был готов сдаться и утолить свое неистовое желание. Он уже не мог вынести давления сжимавших его тело брюк. Почти задыхаясь, он сумел прижать ее еще ближе и войти в ее рот еще глубже — так глубоко, что она задрожала в его руках и стала задыхаться. Он опустил ее. Голова у него кружилась, перед глазами стоял туман, но все же он пробормотал ее имя:
— Бланш!
Зеленовато‑голубые глаза девушки взглянули в его глаза.
Он хотел большего. Он был мужчиной и так восхищался этой девушкой, что не мог не желать ее. Но он вздохнул несколько раз и пробормотал:
— Освежил ли я вашу память?
И провел костяшками согнутых пальцев по нижнему краю ее щеки, потому что не мог держать руки неподвижно.
— Я не знала, — сказала Бланш, и в ее глазах заблестели слезы.
Он вздрогнул: она снова была готова заплакать, как в тот раз.
Бланш дотронулась рукой до своих губ, как будто была потрясена и озадачена.
— Почему вы плачете? Я не сделал вам больно?
Она покачала головой и, тяжело дыша, стала вытирать слезы со щек.
— Разве вы можете сделать мне больно поцелуем — даже таким, как этот?
Он был готов сказать ей, что этот поцелуй — лишь тень по сравнению с тем поцелуем, которым он хотел бы ее одарить. Еще ему хотелось сказать, что, если бы у него была возможность, он коснулся бы губами всех мест ее стройного тела, до которых смог бы добраться, насладился бы каждым дюймом ее кожи. Если бы у него была возможность, он услаждал бы ее, пока она не стала бы умолять о пощаде, и может быть, продолжил бы даже после этого.
71 
